Повесть о первом взводе
Шрифт:
* * *
Мозжилкин подбил крайний на своем фланге танк. Но экипаж уцелел, и орудие продолжало вести огонь. Пока Мозжилкин добивал его, к позиции устремился другой танк. Опытный водитель вел его быстро и осторожно. Вместо того чтобы пойти на орудие в лоб, он все время менял направление, отворачивая то в одну сторону, то в другую. Мозжилкин целился, стрелял, но какой-то долей секунды раньше танк, как будто водитель его чувствовал намерение Мозжилкина, сворачивал, и снаряд летел мимо. А танк неумолимо приближался к орудию. Пушка его не замолкала, но при этой карусели он тоже не мог сделать
Никто из занятого этим поединком расчета не заметил, что еще один танк шел к второму орудию.
Только Земсков видел это, но пулеметом танк не остановишь. Кляня свою беспомощность, Земсков все-таки полоснул из "дегтяря" по смотровым щелям водителя. Танк на мгновение остановился и выстрелил по назойливому пулемету, но промахнулся.
Земсков ответил длинной очередью по башне. Потом снова прошел строчкой по щели водителя.
Танк развернулся и пошел на пулеметную ячейку, давить дурака-пулеметчика.
"Другое дело, - Земсков не верил, что удастся отвлечь на себя танк. И вот - получилось.
– Теперь мы тебя хорошей противотанковой гранатой угостим..."
Танк, громыхая гусеницами, шел на пулемет. Всего какая-то сотня метров разделяла их: бронированное, дышащее огнем чудовище и русоволосого паренька, укрытого от пуль и снарядов всего лишь хлопчатобумажной гимнастеркой. Но у Земскова были две противотанковые гранаты. Не так уж мало...
– Иди сюда, - поманил танк Земсков, и опять ударил по смотровым щелям водителя.
Водитель не выдержал, свернул.
В это мгновение их увидел Мозжилкин, который разделался, наконец, с самым трудным в своей солдатской жизни танком. Увидел, понял угрожающую Земскову опасность и, насколько это возможно, быстро повел в их сторону ствол орудия.
Танк же, отвернувший было от пулеметной очереди, словно опомнился, понял, что ничем ему не грозит этот пулемет, развернулся и пошел на ячейку.
Земсков снял с бруствера пулемет, взял в каждую руку по противотанковой гранате и присел на дно ячейки. Надо было дождаться, пока танк пройдет через окоп, потом подняться и бросить ему вдогонку гранаты.
Но танк не стал переползать через ячейку. Он остановился прямо на ней и завертелся на одной гусенице.
Над головой у Земскова потемнело, от скрежета гусениц и рева мотора заложило уши, и тяжелая земля рухнула, навалилась на него...
Танк вертелся над ячейкой Земскова, когда Мозжилкин выстрелил. Машина дернулась и застыла. Не в силах остановиться, Мозжилкин всадил ему в броню еще один снаряд. Хотел добавить, но не успел. Возле орудия взметнулся столб земли. Густым градом рассыпались по щиту осколки. Сбитый с ног ударной волной, Мозжилкин с трудом приподнялся. Острой болью ломило виски, резало глаза. Боль - для солдата привычна. Мозжилкина поразила тишина. Не было слышно ни выстрелов, ни взрывов, ни какого-нибудь разговора. Он подумал, что очень долго лежал без сознания. Так долго, что бой за это время закончился,
И от мысли, что он здесь один, Мозжилкину стало совсем плохо. Он с трудом добрался до бруствера и выглянул...
В поле, по-прежнему полыхал бой. Танки стремились к высоте. Рвали землю снаряды. В клубах чада и пыли, как молнии, сверкали короткие вспышки на позиции первого орудия.
Мозжилкин понял, что оглох. Он знал - такое нередко бывает при контузии, но не представлял, что так тяжело переносить тишину. Открытие, что бой продолжается, в какой-то мере успокоило его. Стало легче: пусть оглох, но зато со взводом, со своим. А где они?
Угольников лежал на земле оправа от орудия. Голова у него была неестественно приподнята, и острый подбородок упирался в землю. Широко открытые глаза застыли, а лицо стало белым, совершенно белым, как мел. На боку, подогнув колени и скорчившись, как во сне, лежал Баулин. А рядом - снаряд, который он так и не донес до орудия. Возле станины сидел на корточках Булатов. Левой рукой он бережно придерживал окровавленную, искромсанную осколком правую руку. Расширенными круглыми глазами с ужасом смотрел на наводчика, на его залитое кровью лицо.
– Чего смотришь!
– закричал Мозжилкин.
– Снаряды давай! Снаряды давай!
Булатов что-то беззвучно прокричал в ответ. И Мозжилкин подумал, что заряжающий не слышит его. Может быть, тоже контужен и тоже лишился слуха.
– Снаряды!
– крикнул он еще раз, на всякий случай. И чтобы Булатов его понял, если даже оглох, показал пальцем на Булатова, потом на ящик со снарядами, потам на казенник орудия.
Булатов снова что-то беззвучно прокричал и подхватил левой рукой снаряд. Прижимая к груди окровавленную правую, он на коленях подобрался к орудию и сунул снаряд в приемник. Потом повернулся и пополз за другим снарядом. И только сейчас Мозжилкин увидел, что ступня правой ноги у Булатова в крови.
Он сжал зубы, чтобы как-то унять головную боль, склонился к прицелу. В глазах потемнело... Мозжилкин потер лицо руками, размазывая кровь. Опять прижался глазом к окуляру: поле, чистое поле и более ничего... ничего... Наконец какой-то танк вполз в окуляр... Вот и хорошо... Не надо искать... сам пришел... Мозжилкин навел перекрестие на машину и выстрелил. Пораженный снарядам танк прошел еще с десяток метров и застыл.
Это был хороший выстрел. Мозжилкину даже показалось, что он видит дыру в лобовой броне и паутину расползающихся от нее трещин. И пожалел, что Угольникова уже нет. Угольников обрадовался бы такому выстрелу.
В это время что-то толкнуло его в левый бок. Удар был настолько сильным, что он задохнулся. Перед глазами вдруг возникла яркая красная точка. Она стала расти, потом превратилась в красный круг. Круг расширялся, расширялся, вспыхнул и исчез. Наступила темнота. и наступила темнота. Бок у Мозжилкина разрывался от боли, не хватало воздуха. Он попытался вдохнуть, но не смог. Колени подогнулись и, не в силах выдержать навалившуюся тяжесть, он упал между станинами.
* * *
Бой постепенно затихал. Изредка раздавались автоматные очереди. Им отвечал пулемет.