Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна-2
Шрифт:
— С архивами мы будем разбираться потом, — сказал Ворон, кружа над нами — он успел вернуться. — Не отвлекайся, Кот. Сейчас нам предстоит разобраться с Георгием.
— С кем? — не понял я. Мне представился Георгий, тот самый, Святой, который драконов побивахом и прекрасных принцесс спасахом (ой, что-то нахватался я у Домовушки старославянизмов!)
— А с Егорием, — подсказал Домовушка. — И то — ему ведь и помереть недолго, пока мы тут растабарываем…
— Ему до смерти пока что далеко, — сухо проговорил Ворон. — А вот кое-кому другому…
Он не
А мы остались.
— Неужто с Песиком нашим что случилось-приключилось? — всплеснул лапками Домовушка и зарысил вслед за Вороном, позабыв котомку с питанием для младенца.
А я несколько помедлил.
Возможно, я уже упоминал об отсутствии в моем организме героической жилки. Или, как сказали бы опытные френологи, шишка героизма на моей голове недоразвита. Ну не рвусь я спасать — ни миры, ни отдельно взятых этих миров обитателей!
Я люблю чувствовать себя уютно, удобно и приятно.
Я не люблю, когда мне больно.
Полотенцем по спине я еще согласен получить — и то только ради хорошего куска мяса.
Но веником — нет, на это я не пойду даже во имя куриной печенки!
А лезть очертя голову в неизвестность, рискуя собственной шерстью и шкурой, не говоря уже о жизни — это требовалось обмозговать. Нужно было поразмыслить, сделать правильный выбор…
Их, в конце концов там двое… нет, трое — если считать Пса… даже четверо — если считать с Егорушкой. Разве может одно-единственное маленькое животное из семейства кошачьих значительно изменить баланс сил?
Я размышлял на эту тему, одновременно прислушиваясь к странным звукам, доносившимся откуда-то из глубин шкафа. То ли стонал кто-то, то ли подвывал, то ли даже завывал; магический огонек над моей головой подрагивал, и свет его дрожал и колебался, будто пламя свечи.
И пришло мне на ум весьма немаловажное соображение: да, конечно, они там против неизвестно кого — но их там ЧЕТВЕРО! А я тут — ОДИН!
И опять же против неизвестно кого, да еще в неизвестном количестве.
Гораздо легче встретиться с известной опасностью и в коллективе, чем с неизвестной — в одиночку.
Я еще самую чуточку помедлил — чтобы собраться с духом; подхватил котомочку с едой для Егорушки, брошенную Домовушкой впопыхах, и шагнул за поворот. Магический огонек я на всякий случай погасил — из тех соображений, что засветить я его всегда успею, а выставлять себя напоказ неведомым врагам мне ни к чему.
И очень правильно, между прочим, сделал.
Потому что свет там был — не за поворотом, конечно, иначе я бы увидел его (свет) с того места, где сидел, размышляя.
А в лаборатории, распахнутую дверь в которую я увидел практически сразу: чуть дальше по коридору и ступенечки на три подняться.
Стоны и завывания слышны были куда лучше, а еще звучали странные хрипы, как будто кто-то подавился. Или кого-то душат.
Как можно аккуратнее ступая на своих мягких лапках, настоящей походкой настоящего кота я поднялся по ступенькам и приблизился к двери.
Теперь я уже мог различить голоса и слова.
Стонал,
— Пожалуйста, отпусти его! Он же совсем уже… Ты ж его сейчас совсем задушишь!..
Тут раздался довольно грубый хохоток, и кто-то другой — не Пес — застонал, а потом снова захрипел.
Я осторожненько заглянул в лабораторию.
Это была очень большая комната, обставленная (я бы даже сказал, захламленная) всяческим лабораторным оборудованием.
Обычно при взгляде на помещение исследовательского назначения можно сразу сказать, представители какой науки здесь работают: физики, химики, микробиологи или кто-то там еще. Ну, может быть, на взгляд неспециалиста трудно отличить биохимическую лабораторию от, скажем, микробиологической или бактериологической, но уж основную, так сказать, ведущую отрасль науки угадываешь сразу. Если там микроскопы и пробирки со всякой слизью — значит, биологи работают. Если осциллограф или там вольтметры с амперметрами — тут уж без физики с электротехникой не обошлось. А вытяжные шкафы, трехэтажные штативы с разноцветными пробирками и спектрографы есть примета химиков — что простых, что «био».
Я правда, спектрограф узнаю с трудом, химия у нас в институте почти что факультативом была, так, не экзамен, зачет просто, хоть и дифференцированный. Но уж осциллограф с трансформатором не перепутаю.
В этой лаборатории имелись все три. И вытяжные шкафы. И микроскопы. И всякая стеклянная посуда — колбы, реторты, пробирки, чашки Петри, сосуды Дьюара. Частично посуда была вымыта, частично заполнена всякой неаппетитной на вид дрянью.
И три трехэтажных штатива на широком лабораторном столе, и все заставлены разноцветными пробирочками: в той что-то синенькое, в той желтенькое, а в этой прозрачное. И так далее.
Гроздья проводов висели на специальном щитке, как изолированных, так и оголенных, и под каждой гроздью — табличка с надписью: толщина в миллиметрах и материал, из которого провода сделаны. Это чтобы не перепутать.
И амперметр лежал на столе, и вольтметр, и счетчик Гейгера, и… — да что там перечислять, все, что только можно помыслить, кроме разве что синхрофазотрона.
Но это, так сказать, мелочи, детали интерьера.
Главное, к чему в первый же миг обратилось почти все мое внимание, размещалось на кушетке, стоявшей вплотную к противоположной от двери стене. Кушетка плотно вписывалась между умывальником и камином.
Перед кушеткой сидел наш Пес, слега загораживая мне общий обзор. К счастью, он почти все время пригибал свою большую голову, жалобно подвывая, и я мог без помех созерцать остальных участников этой сцены.
Участников было двое.
Голый толстый мальчик лет двенадцати валялся на кушетке, развалившись вольготно и помахивая ножкой. Одной ручкой он подпирал голову, а во второй сжимал в кулачке горло нашего Крыса. То сильнее сожмет, то хватку ослабит — чтобы, значит, сразу до смерти не задушить. Постепенно чтобы.