Повесть о Роскошной и Манящей Равнине

Моррис Уильям

Посему, повернувшись, он возвратился на место, не молвив и слова. Раздавшиеся за спиной насмешки и хохот на этот раз не смутили его, ибо Холблит помнил совет старца и делами доселе следовал ему; нетрудно было понять, что он лишь выиграл от этого. Тут в чертоге муж заговорил с мужем, люди принялись пить и веселиться, наконец вождь снова поднялся и выкрикнул громко и гневно:

– А теперь пусть будут музыка и песни, прежде чем мы отправимся почивать.

Тут умолк гул голосов, и вперед вышли трое мужей с огромными арфами, а с ними четвертый – сказитель. Арфисты ударили по струнам, так что зазвенела кровля, в грохоте этом, впрочем, угадывалась мелодия; поиграв недолго, они умерили громкость, и сказитель запел:

На Черный брегНе приходит снег.Холодны ветра речиИ здесь, и далече.Кто внутрь ни войдет,Садится,

прядет.Мечется веретеноИз ладони в ладонь,А певец давноСмотрит в огонь.И песня льетсяО летних днях.Зрелый колос смеется,Поспевают плоды в садах.Закончив труд,Девы встают,И летит челнокВ сени, за уголок,И пляскою занятаЗа четою чета.Но прежде чем домОгласит смычок,Из чаши с виномКаждому свой глоток.И пусть темнаНочь и хлад вовне,Пусть зла зимаИ ветер по всей стране,Стенами своими чертогУкроет нас от тревог,И крыша над головойВетра умерит вой.Да будет благословенТруд строителей этих стен.Тщетно буря ревет,Тих очага свет,А смычок поет и поет.Мир – вот его совет.И стучат башмаки,В пляске пары витают,И сердца их тают,И движенья легки.Но ветру, как бы ни выл,Не остудить отважного пыл,И волнам, как им ни бить,Бесстрашного не устрашить.Пусть грохочет прибой и темна ночь,Нас им не превозмочь.И ляжет дорогойЗлая вода.Чужая тревога –Чужому беда.Темна долина,В окошках огни,Но темень ложится наСветлые дни.Кто там стучит в дверь?Поди-ка проверь.Гости пришли,Да не из этой земли?Щит в руке, а в другой – меч,Такая будет здесь речь.Пляскам людским конец,Пляшут теперь клинки.Прощайте, мать и отец,Кровь льется из-под руки.Одному жизнь, а другому смерть,Третьему трэла ярмо.Пощады проси, кметь,Получишь раба клеймо.И на серой заре,В утреннем серебре,Босиком по траве и камнямДевы уходят к нам.Слышно пенье оков,Взгляды на прежний кров.Прощай, родная земля,Ждет вас морской чертог.Прощайте, родные поля,Куда спастись от тревог?Был удачен поход:Свадьбы играть, не грустить,Слышно над солью вод,Так-то тому и быть.

Когда песня закончилась, поднялись хохот и крики, повскакавшие с мест мужи принялись размахивать мечами поверх чаш, но Холблит только хмурился, глядя на всеобщее веселье. Наконец вождь поднялся, предложил выпить на ночь прощальную чашу, и ее пустили по кругу, чтобы мог приложиться каждый. А потом рог повелел всем спать, и вожди отправились в собственные палаты, прочие разбрелись по внешним домам или улеглись на полу, так что вскоре стоячего в чертоге уже не осталось. Тогда и Холблит поднялся и направился к предназначенному для него крытому ложу; улегшись, он сразу уснул и, не видя снов, проспал до самого утра.

Глава VIII. Холблит вновь садится на корабль и оставляет Остров Искупления

Когда он проснулся, в окно над кладовой било яркое солнце, и в чертоге уже почти никого

не осталось. Но как только Холблит оделся, к нему подошла старуха, взяла за руку и подвела к поставцу, указав, чтобы он поел от того, что там было. Так он и поступил, а когда Холблит окончил с едой, пришли люди, которые взяли Долгобородого с постели и вынесли в дверь. Тут и старуха подала оружие, и Холблит надел кольчугу и приладил меч к поясу, взял в руку копье и вышел. Неподалеку от выхода на конных носилках лежал Долгобородый. Холблит подошел к нему и приветствовал, и старец в ответ сказал:

– Доброе утро, сын мой, я рад видеть тебя. Крепко ли испытывали тебя прошлой ночью?

Тогда Холблит заметил двух кметей, которые только что вынесли старца из дома. Они переговаривались, поглядывали на него и насмехались; посему он ответил старику так:

– Даже глупцам выпадает испытывать мудрого. Так было и прошлой ночью. Но лицедейство, как ты видишь, не умертвило меня.

Ответил старик:

– То, что видел ты, не было целиком лицедейством; все свершилось по нашему обычаю, и так, как если бы тебя и не было при сем. Нет, скажу я тебе, на некоторых наших пирах не могут приступить к еде вожди или кмети, пока витязь не бросит вызов, пока не ответят на него и не примут, и сражаются двое тогда до конца. Эй, люди, что мешает вам взять лошадей под уздцы и повезти по дороге вождя, которому отказали ноги?

Тогда кмети подбежали к коням и пустились вдоль берега реки – по долине; Холблит уже решил последовать за ними пешим. Тут из-за дома появился селянин с рыжим конем и подвел его к Холблиту, предлагая сесть. Холблит вскочил в седло и немедленно поравнялся с носилками Долгобородого, отъехавшими вниз по течению реки. Других домов им не попадалось, лишь там и сям – у овчарни или коровника – торчали хижины. Гладок был путь вдоль реки, и через пару часов они оказались там, где рекомый поток впадал в море. Пляжа здесь не было; и вода плескалась уже в десяти фатомах от края земли, образуя огромную гавань, целиком охваченную отвесными скалами, в которых зиял узкий просвет. Много больших кораблей могла бы вместить эта гавань, но сейчас в ней находился всего один – не слишком большой, но чрезвычайно стройный и мореходный.

Тут без лишних разговоров кмети взяли старца с носилок и перенесли на борт, и Холблит последовал за ними, как если то было оговорено. Опустив старика под навес из драгоценных тканей, они направились назад тем же путем, которым пришли. Холблит же сел возле Долгобородого, который заговорил с ним такими словами:

– Видишь теперь, сын мой, как просто нам будет теперь вдвоем перебраться в назначенные края? Но сколь легок нам путь в то место, куда мы направляемся, столь тяжка была бы твоя дорога в любое другое место. Более того, я должен сказать тебе, что, хотя многие на Острове Искупления стремятся совершить подобное путешествие, никто теперь не отправится туда, пока мир не постареет еще на год; а тот, кто тронется в путь, будет всем похож на меня – старостью, дряхлостью, нетвердой речью и всем прочим. Теперь, когда меня уже не стало, он примет то имя, которым надлежит тебя звать меня. Итак, зови меня Дедом. Доволен ты или опечален, о Холблит?

– Дед, – молвил Холблит. – Не знаю, ибо меня куда-то несет, и я не властен выбрать дорогу. Кажется мне, что влечет меня место, куда мы едем, и посему похоже, что обрету я свою возлюбленную на Равнине Блаженных, ну а потом будь, что будет.

– Скажи, сын мой, – проговорил Дед. – Сколько женщин на свете?

Ответил Холблит:

– Воистину, я не знаю.

– А скольких ты видел? – рек старец.

– Многих, – ответил Холблит. – Дочери моего народа прекрасны, и много красавиц найдется среди чужеземок.

Тут Дед расхохотался:

– И все же, сын мой, тот, кто был твоим спутником после разлуки с возлюбленной, сказал бы, что в твоих помыслах существует только одна женщина на всем свете, единственная в нем красавица, так ли?

Тут Холблит сперва покраснел, словно бы в гневе, а потом согласился:

– Да, это так.

И сказал Дед задумчиво:

– Интересно, скоро ли я опять начну думать также как ты?

Тут Холблит с удивлением уставился на старца, не зная, нет ли в этих словах обиды ему самому; заметив это, Дед расхохотался от всей души и сказал:

– Сын мой, сын мой, разве ты не пожелал, чтобы ко мне вернулась молодость?

– Но что, – молвил Холблит, – повергает тебя в такое веселье? Я что-то не так сказал или сделал?

– Ничего, ничего, – отвечал старец, заходясь еще сильнее. – Просто ты совершенно опешил. Только кто знает, к чему может привести твое пожелание?

Крепко задумался озадаченный Холблит, но пока он размышлял он о том, что имел в виду старый кметь, поднялся ветер, и моряки взялись за дело; отвязав от берега судно, они сели за весла и повели корабль сквозь ворота гавани. Солнце светло светило; внутри гавани маслянились плоские зеленые воды, а снаружи под легким ветерком весело плясали невысокие волны. Холблит решил, что этот ветер прекрасен, и мореходы, радостно вскрикнув, подняли все паруса на ладье; накренившись, она рванулась по волнам, рассекая влагу морскую своей черной грудью. Скоро уже остались позади вороные утесы, а там и весь Остров Искупления сделался далеким синим пятнышком.