Повесть о Сарыкейнек и Валехе
Шрифт:
– Знаешь, мне надо съехать от Гюллюбеим-халы, - сказала она, подняв голову и посмотрев мне прямо в глаза.
– Неудобно под одной крышей. Взрослый сын... Она не договорила. Но я понял ее.
Я и сам собирался ей это предложить, но боялся, как бы она не восприняла это как очередное проявление моей ревности.
– Умница!
– Я еще крепче прижал ее к себе.
– Давай прямо сейчас зайдем к Джамал-муаллиму. В женском общежитии, кажется, освободились места...
Мы тут же зашли к начальнику стройки. И все мигом уладилось.
Видно,
Наши общежития разделял общий двор. И по забавному совпадению - бывает же такое!
– окошко комнаты Сарыкейнек оказалось прямо напротив моего окна. Точь-в-точь напротив! Так что, проснувшись, мы могли обмениваться приветствиями.
– Знаешь, Валех, здорово, что я перешла в общежитие!- говорила Сарыкейнек.
– Мы с тобой теперь не разлучаемся. И с девушками мне веселее...
А через несколько дней в столовой к нам подошла Гюллюбеим-хала.
– Ну, как ты, детка?
– спросила она Сарыкейнек.
– Неужто не соскучилась в этом твоем общежитии? Неужто совсем позабыла меня, одинокую старуху?
– Какая ж вы одинокая? У вас сын!
– не утерпел я.
– Сын... Да...
– Старуха помолчала.
– Что сын? Не сегодня завтра уедет. И Гюллюбеим-хала по неизменной своей привычке не стала развивать эту тему, улыбнулась.
– Неверной ты оказалась, Сарыкейнек, ой, неверной!
– Так ведь сын ваш приехал. Тесно стало.
– В тесноте, да не в обиде. В одной комнате он, в другой мы с тобой... Старуха помолчала и с тяжелым вздохом закончила: - Вы хоть заходите. А то проснулась я сегодня, глянула туда, где обычно спала моя дорогая невеста, она погладила Сарыкейнек по спине, - и как увидела пустое место, чуть не заплакала. Привыкла ведь я к тебе, как к родной...
Гюллюбеим-хала попрощалась с нами и пошла прочь. А Сарыкейнек бросилась мне на грудь и неожиданно разрыдалась.
– Чего ты, глупая?
– Жалко ее. Она добрая и не виновата, что у нее такой сын, - захлебываясь слезами, зачастила Сарыкейнек.
– Зря я ее бросила...
– Да никто ее не бросал. Успокойся, ради бога.
– Пальцем я вытер слезы на ее щеках.
– Ну, успокойся же.
Она нашарила в моем кармане платок, приложила к лицу.
– И нос, нос утри, - сказал я голосом, каким обычно говорят с детьми.
Она рассмеялась. Эта неожиданная смена ее настроения всегда удивляла и поражала меня. Поистине в природе женского характера есть что-то детское.
– Подожди, я сейчас, - сказала она смеясь. Быстро выскользнула из моих объятий, и через минуту прибежала со свежим носовым платком. Своих носовых платков она не носила - в платье, в жакете у нее никогда не оказывалось кармана, куда бы можно было положить платок, вот она обычно и совала свой платок мне.
– Пошли?
– Пошли.
Мы опаздывали на работу и потому побежали, взявшись за руки. Поначалу я стеснялся брать ее за руку - взрослый человек как-никак,
Она вдруг остановилась. Приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в губы.
– Иди, - шепнула она, - тебя, наверное, товарищи заждались. Ну, а я полезу на свою каланчу, - и она кивнула на висящую над нами громаду крана.
– А-а, смотри не скучай, - неожиданно вырвалось у меня.
Это было что-то новое. До этого только Сарыкейнек высказывала свое беспокойство, опекала, призывала к осторожности. Неужто и я заразился тем же?
– Ага, не буду, - сказала она шепотом. По ее глазам я увидел, что ей понравилось мое неожиданное беспокойство за нее.
– А ты машину не гони!..
.. .Когда мы, загрузив машины камнем, возвращались назад, еще издали я увидел ее красную косынку в кабине крана. Опять наблюдает за тем, как мы берем последний поворот перед поселком? Я улыбнулся. И почувствовал, что, не будь ее тревоги, я бы потерял в этом мире что-то чрезвычайно ценное, дорогое. Я вел машину на эту красную косынку точно так, как хрестоматийный караванщик Абудуда Меири держался солнца... Мне казалось, что я еду на красную косынку, на мое солнце, целую вечность. Сотни, тысячи лет. Все еду.. еду...
Джейраны, - наверное, те самые, за которыми гнался вчера на машине коротконогий, - мирно паслись внизу на усеянной маками солнечной поляне. Они были далеко, оттого и не боялись нас. Но мне почему-то верилось, что они не боятся нас по другой причине: знают, что это мы накануне спасли им жизнь!.. Глядя на этих джейранов, на широкий простор, открывающийся отсюда, с гор, - на поля, на речку, серебристой полоской тянувшуюся вдаль, - я почувствовал какой-то радостный простор в своем сердце. Свою слитость со всем, что вокруг... Боже, как красив этот мир!
.. .Когда мы после работы ужинали, я глаз не мог оторвать от Сарыкейнек. Машинально шарил вилкой в тарелке, а глаза... Глаза, помимо моей воли, все смотрели и смотрели на любимую.
– Ты что так смотришь?
– В голосе Сарыкейнек были лукавство и радость.
– Да вот пытаюсь понять, как такая красивая девушка полюбила меня.
– Не верю.
– Во что не веришь?
– В то, что ты так думаешь.
– Почему?
– Потому что - где сары кейнек (здесь она употребила свое имя в значении "иволга") и где сокол! . .
Я впервые говорил о красоте Сарыкейнек. Объяснять любимой на словах, за что ее любишь, - ну разве не глупо?!
– Брось ты!
– смутившись, резко сказал я.
– Что это еще за "иволга" и "сокол".
Но она рассмеялась в ответ и потянула меня за руку:
– Вставай, пошли...
– И шепотом, чтобы никто не услышал, добавила: - Сокол мой! На улице я спросил:
– Хочешь отдохнуть?
– Устал?
– Нет.
– И я. В такую ясную погоду лучше погулять.