Повесть о Сарыкейнек и Валехе
Шрифт:
– Кто там?
– спросил старик, поворачиваясь в нашу сторону.
Мы сдвинулись с места; пес, рванувшись на цепи, зашелся в лае.
– Да замолчи ты!
– прикрикнул на него старик.
И пес тут же смолк, лег в своем углу и даже отвернулся от нас, как бы обиженный на то, что его рвение не оценено должным образом.
Мы подошли ближе. И первое, что нам бросилось в глаза, - пылающие нездоровым румянцем щеки и покрасневшие глаза старика. Сразу видно было, что его мучит сильный жар. Однако держался старик молодцом. Он всмотрелся в мое лицо, затем его горячечный
– Машаллах, дочка! Да ты стала совсем большой!
– воскликнул он, сразу ее узнав.
– Дедушка...
– сказала Сарыкейнек и опустилась перед стариком на колени, обняла его.
Старик заметно растрогался, осторожно прижал ее к себе.
– Машаллах!
– бормотал он.
– Слава богу, вспомнила, приехала! Я тебя тут же узнал... По глазам узнал...
– Дедушка, ты, кажется, болен?
– вытирая слезы, спросила Сарыкейнек. Болен, да?
– Чего-то занедужил, - пробормотал старик виновато - Никогда не болел - и на тебе! .. Подгадал к твоему приезду.
– Он встал с натугой и понес миску псу, продолжая говорить на ходу: - Который день бросает меня, дочка, то в жар, то в холод. Сегодня вот пересилил себя, встал. Собака голодная. Болтушку приготовил...
Пес крутанул хвостом и преданно посмотрел на старика.
– А этот парень что... Тоже из наших родственников?
– спросил старик, останавливаясь передо мной. Сарыкейнек на мгновение смутилась.
– Это мой жених, дедушка.
– Жених?
– переспросил старик. Посмотрел на меня еще раз.
– Ну, что ж... Добро пожаловать! Заходите!
Мы вошли за ним в дом, постояли у порога, пока глаза не привыкли к полумраку.
– Проходите, садитесь!
Старик отнес миску на кухню; идя обратно, налил из кувшина полную кружку воды, выпил.
– От этого проклятого жара внутри все огнем горит!
Три небольших окошка с трудом пропускали свет: стекла были немытые. В комнате царило полное запустение. На столе грудой лежали патроны, валялись пули, гильзы, охотничья сумка. Стояла грязная посуда - тарелка с недоеденной едой, недопитый стакан чая. Охая и держась за поясницу, старик подошел к разобранной постели и, не раздеваясь, залез под толстое стеганое одеяло. Над кроватью висели двустволка и каким-то чудом уцелевшее до наших дней кремневое ружье с самодельным прикладом. На земляном полу был постелен старый, выцветший от времени палас. Убранство комнаты завершала старинная медная посуда, выставленная по деревенскому обыкновению в стенной нише, давно не беленной.
Облокотившись на продолговатую подушку - мутаку, старик тяжело дышал.
– Дедушка, сколько дней ты болен?
– спросил я.
– Да дня три-четыре, - не сразу ответил старик. Мне показалось, что и соображает-то он с трудом, мучительно напрягаясь и подыскивая нужные слова.
– А доктора вызывал?
– спросила Сарыкейнек.
– Доктор не господь бог. Пришел, принес щепотку какой-то белой пыли на бумажке. На язык, говорит, высыпь, запей водой. Там где-то бумажка его валяется...
– Старик кивнул на стол.
– И отчего не выпил?
– Восемьдесят
Откинувшись на подушки, старик тяжело, хрипло дышал. Видно, разговор с нами стоил ему последних сил.
– Я сейчас... За врачом, - засуетилась Сарыкейнек.
– - Ты побудь с ним, Валех.
Но в это время старик закашлялся и открыл глаза.
– Ты куда, дочка?
– остановил он Сарыкейнек на пороге.
– За доктором.
– Не надо!
– Тогда выпей лекарство. Я вот нашла. ..
– Не надо.
– Старик снова мучительно закашлялся.- Завари лучше чай.
Ну и упрямый же дед, подумал я.
– Там, на полке, - добавил старик, - лаваш в полотенце, сыр-мотал. Поешьте. Вы с дороги.
– Спасибо, дедушка, мы не голодны, - ответила Сарыкейнек.
– Может, тебе что-нибудь сварить?
– Горячее мне принесет Гонча.
– - Гонча?
– переспросила Сарыкейнек.
– Кто это?
– Не помнишь? Друг у меня был, Сары Хендемир, мир праху его. Гонча - это его жена... Неужели не помнишь?
Сарыкейнек отрицательно покачала головой. И стала выкладывать купленные в сельпо гостинцы.
– Молодые, а память у вас... Хотя ты совсем еще маленькая была... Что это?
– кивнул он на свертки.
– Чай, сахар. Конфеты. . .
– Спасибо. Дай вам бог здоровья. И конфеты?
– переспросил он и весело покрутил головой, - не то одобрительно, не то с усмешкой.
– Вот уж чего я давненько не пробовал!
Пока Сарыкейнек собирала на стол, старик жестом подозвал меня к себе и спросил:
– У тебя есть кто из родных?
– Нет, дедушка. Мы с Сарыкейнек выросли в одном детском доме...
Старик тяжело вздохнул.
– Слава государству, которое может взять на себя обязанности отца-матери, воспитать ребенка... А родом ты откуда будешь, из каких мест?
Я сказал.
– Так это же совсем рядом, - почему-то обрадовался старик.
– Выходит, вы с Сарыкейнек земляки!
– Мы бы любили друг друга, даже если бы родились в разных концах света.
– Как знать, как знать...
– прищурился старик.- Общая земля не меньше сближает людей, чем родная кровь... Слово "земляк", сынок, - хорошее слово. Другое дело, что некоторые низкие люди это слово пачкают недобрыми делами, корыстью, расчетом..,
Старик теперь ожил и говорил легко, складно. Даже не верилось, что только что он был плох. Но стоило мне отойти на минуту - помочь Сарыкейнек налить воду в самовар, как по возвращении я обнаружил, что дедушка Гадирхан впал в забытье. Глаза его были закрыты, он прерывисто, хрипло дышал. Я осторожно поправил подушку под его головой и отошел на цыпочках. Пусть поспит. Встреча с нами, разговоры, наверное, утомили его.