Повесть о Сергее Непейцыне

Глинка Владислав Михайлович

Шевеля кустистыми бровями, Румовский начал читать про себя, а подполковник обратился к Сергею:

— Вот книгам вдобавок еще письмо дяде отправь. А тебя приглашаю пообедать. Не прочь? — Он выглянул за дверь: — Сонюшка!.. Ушла. Ну, сиди тут пока. Выищи себе книгу по вкусу, рассматривай.

Да, книг здесь много, и не только по математике. Атласы географические, «Книга Марсова», ряд томов «Histoire naturelle».

— Где же устраивать сие думаешь? — опустил листок Румовский.

— Генерал затею

мою одобрил и в классах читать разрешил.

— А сколь часто собирать станешь?

— Раз в неделю, полагаю.

— Не быв оракулом дельфийским, предрекаю, что сих любителей со всей столицы не более дюжины наберется. Но дело доброе. — Румовский потянулся. — Эх, жизнь сидячая! Вчерась за полночь за столом, нонче с утра за столом, только и спасение, что до корпуса пешой хожу.

— А ты в кегли разминайся, как немцы, академики ваши, — подзадорил Верещагин.

— Когда в Берлине учился, игрывал, но больше до городков охотник. Вширь размах, и не шарик, а дубинка — в-в-их! — развернул плечом Румовский.

В дверь заглянула Соня:

— Тетенька кушать просят…

Сергея посадили рядом с девочкой. Маркелыч внес миску и, ловко разлив суп на маленьком столике, разнес тарелки.

«И нынче б не оскандалиться», — думал Непейцын.

— Кажись, скрозь двери слышала, будто про городки говорили? — спросила Мария Кондратьевна. — Уж не вздумал ли ты, Николай Васильевич, играть?

— То Степан Яковлевич рассказывал, как вчерась весь вечер забавлялся, — подмигнул Сергею подполковник.

— Не верьте, матушка. Но в юности, грешен, любил сразиться. Средь школяров, а потом студентов не последним игроком с тыл.

— Вы в Петербурге росли, Степан Яковлевич?

— Родился под Владимиром, а возрастал тут. Отец мой протоиереем был и меня к тому же готовил. Вот удивился бы, что я кавалер святого Владимира, коллежский советник, Академии наук член! А ведь именно он да в семинарии иеромонах Евлогий меня так к учению приохотили, что первым до класса риторики дошел и за те успехи в гимназию академическую переведен…

Сергей слушал и не слушал старших, так старался ничего не опрокинуть. Верно, это отражалось в его лице, потому что Соня шепнула:

— Не надо думать. Кушайте. И со мной не раз случалось.

— От учителя немало зависит, — согласился Верещагин. — Не будь в корпусе Войтяховского, поди, и я бы математику не полюбил.

— Еще я заметив, — гудел Румовский, — ученых во всех народах больше из бедняков или среднего сословия. Богачи завлекаются с детства забавами, нарядами, ферлакурством.

— Однако директор ваш новый… — заметит подполковник.

— Пушкин-то граф? Не таков. Но и тут, поди, дело в учителях.

— Не всегда и в учителях, — сказал Верещагин. — От природы в некоторых заложена охота к науке, к художеству.

Вот дворовый ихний. — он кивнул на Сергея, — мастерство столярное доброхотно изучил, и хоть во дворец его работу неси. Подай, Сонюшка, посмотреть Степану Яковлевичу. Или Маркелыч наш. Мало, что все инструменты сам постиг, но готов любого желающего бесплатно учить.

— В аккурат, как хозяин его по математике, — засмеялся Румовский, беря от Сони шкатулку. — Отменная вещица. Знаешь ли, премудрая, как сия работа зовется? Маркетри — деревянная мозаика.

— А вчерась я с генералом малость поспорил, — продолжал Верещагин. — Сдается, мягкость его может кадетам и вредом оборачиваться.

— Как так? — спросил Румовский.

— Да ведь за корпусом всё грубей и жесточе, чем он тут устраивает.

— А ты что же предлагаешь? — усмехнулся профессор.— В корпусе побольше жестокости навести, чтоб контрасту не было?

— Не о жестокости речь, но согласись, что как растение из теплицы на мороз вынести, так и в полки наших кадетов выпущать. Кому же про то, как не инспектору, думать? — настаивал Верещагин. — А ты как считаешь, должна быть разница в воспитании кадета или гимназиста академического, которого в ученые прочат?..

— Довольно вам, господа инспекторы, про науки толковать, — взмолилась Мария Кондратьевна. — Повеселились бы, сыграли во что-нибудь. Обоим замест перьев моцион надобен. Степан Яковлевич про городки помянул, а сам небось опять за стол норовит.

— Как в воду смотрели, матушка, — подтвердил профессор. — Но и сыграть в такой кумпании я не прочь. Только во что, Софья? В колечко? Или народу мало?

— Хватит! Хватит! — закричала девочка. — Ежели тетенька позволит, еще Маркелыча и Дашу кликнуть…

Маркелыч и молодая горничная мигом убрали со стола, мебель сдвинули к стенам, и вот уже все стали в круг, сомкнувшись плечами, держась за шнурок и непрерывно шевеля руками — будто передают надетое на него обручальное кольцо подполковника. Соня водила первой. Не спеша, поворачиваясь по кругу, всматривалась в движения играющих и только раз напрасно схватила руку Николая Васильевича, а затем, бросившись стремглав, накрыла пухлые кулаки Румовского.

— Здесь, не скроете, Степан Яковлевич!

Притворно охая, академик подлез под шнурок:

— Не премудрость ты, а мучительство! Мне здесь теперь до ночи вертеться.

И действительно, он много раз напрасно хватал руки игравших.

— Видать, сие потрудней городков, — хохотал Верещагин.

— Истинно так, — сокрушался Румовский. И вдруг уронил свой фуляр.

Сергей, Соня, Даша и Маркелыч бросились поднимать. На шнурке, где только что стояла Соня, качалось кольцо. С удивительной быстротой тучный академик оказался на месте девочки.