Повесть о Сергее Непейцыне
Шрифт:
— Такое, Филя, навряд когда будет, — сказал Сергей.
Переправа близ Парутина стала постоянной. Паром гоняли четыре солдата в выцветших куртках, жившие тут же в землянке.
— Много ль народу перевозите? — спросил Сергей.
— Мужик ноне идет, ваше благородие, с Калужской, Тверской, с Орловщины. Переселяют господа, которым землю пожаловали, самый ледащий народ. А может, в дороге тощают, полгода шедши.
Палатку разбили поблизости могилы Осипа. Назавтра Филя и Фома устанавливали привезенный крест на каменном цоколе, укладывали и укрепляли плиту, а Сергей,
К вечеру работа была кончена, Сергей отковылял к самому обрыву и посмотрел на крест. Да, теперь он виден издали мореходам — «будет путников приветствовать всегда». А кто мимо по суше поедет, тот прочтет: «Убит на поединке 6 ноября 1788 года». И подумает о семнадцатилетнем юноше, бросившемся сгоряча в жизнь. Только для одной матушки останется он павшим в бою. А та, столичная красавица, вспоминает ли умершего за право любить ее?
Опять целый день ехали степью. Когда ветру нет, жара какая!
— Фома! Лучше в наших местах жить? — окликнул Сергей.
— От здешних, что ль? — повернулось к небу распаренное лицо.
— Ну да.
— Человеку, вестимо, у нас на Ловати легше, а лошади зато тут ровно в раю.
«Вот слуга у меня! — думал, улыбаясь, Непейцын. — У обоих рай на уме, но у одного — конский, а у другого — людской, совсем не похожий на тот, что переселенцам помещики здесь уготовали».
…Встретясь на Екатерининской улице с Василием Прокофьичем, Сергей попенял, что не зашел еще раз посмотреть его ногу.
— Все дела, батюшка! — отвечал лекарь. — Но про заживление осведомлен Филиппом вашим, которого встречал. А сейчас пожалуйте ко мне, и освидетельствую вас со всем вниманием.
Комната Василия Прокофьича была обставлена бедно, но вбежавший на зов денщик обладал толстыми щеками и веселой ухмылкой.
— Живо готовь чай нам с его благородием, — приказал лекарь. — Да посуду чище мой, не острами меня! — Осмотрев Сергея, он сказал: — И правда при кровотечении дурные соки ушли, и все отменно зажило. — Он надавил место, под которым находилась отпиленная кость. — Тут не больно?
— Нисколько.
— Так пошлите ко мне Филиппа. Он ведь столярит у вас?
— Нонче же пришлю. Заказать что-нибудь хотите?
— Да нет. Говорил, что собирается вам деревяшку вместо костылей мастерить, а я некоторые советы дам…
Следующую неделю Филя трудился над изготовлением деревянной ноги. Кой-какой инструмент он возил с собой и теперь расположился в сенях, преобразовав в верстак один из дорожных сундуков. Начал с того, что внимательно, не хуже Василия Прокофьича, ощупал уцелевшую часть Сергеевой ноги, опросил, не больно ли где от давления, потом обмерил и обчертил ее на бумаге. Не раз ходил к Тихону осмотреть его деревяшку. И наконец принес Непейцыну вчерне готовое творение. Оно представляло деревянную чашу, в которую ложился обрубок. Из внешнего центра округлого дна выходила палка, заменявшая икру и стопу, а внутренность была выложена волосом, покрытым
— Их, сударь, на пояс наденем, а его на рубахе под штанами застегнем, — пояснил Филя. — Чашку штаны закроют, как бы до подколенки. Ведь лучше будет, чем с костылями подпазушными?
— Кажись, лучше, — согласился Сергей. — Только устойчиво ли?
— А в руки вам трость дадим. Я уж у француза в лавке хорошую присмотрел. Заграничная, купец говорит. Да оно и похоже — ручка костяная, кольцо золотое. Дозвольте купить? Дорого просит — восемь рублей, да хороша, век служить будет и видом сановита.
Через два дня деревяшка была подкрашена, навощена, на конце обита кожей, чтоб не стучала. Ходить на ней Сергей мог и без трости. Садиться было труднее: задняя тяга не давала полностью поднять вперед обрубок, а если бы это и удалось, сдвинув ремень вбок, то палка безобразно торчала вперед. Однако можно садиться чуть боком, тогда она упиралась в пол.
Походив по комнате. Непейцын отправится на двор. Тихон крутил ворот колодца, наполняя ведра для поливки сада.
— Ты, ваше благородие, попервости потерпи, — сказал инвалид. — Будет она с непривычки тосковать да зудеть, а ты все равно ковыляй. И другую заставить надо за полуторых служить, вроде коренника в упряжке. А деревяга, ровно пристяжная — для красы.
Красоты в деревяшке Сергей не видел, но в остальном Тихон был прав. Стенки чашки плотно охватывали обрубок с боков, и сделанные здесь за день вмятины мучительно ныли и горели.
И все-таки деревяшка была куда удобней костылей. Только ею нужно было полностью овладеть — ведь так предстояло передвигаться всю жизнь. А поэтому Сергей каждое утро отправлялся на прогулку и после нее, чертыхаясь, растирал натруженный обрубок, мечтая, что вот-вот придет из главной квартиры аттестат, они тронутся на север и в дальней дороге он даст себе полный отдых.
Хозяйки дома Леонтовичей. Застольные речи. Мудрые мысли подполковника. Мечты, планы и неожиданная развязка
В конце июня усадьба Леонтовича ожила. По Днепру приплыла баржа, груженная домашним скарбом. На ней же приехали дворовые люди. С помощью солдат на казенных подводах во двор возили множество сундуков, фортепьяно в тесовой клетке, медные кастрюли, золоченые карнизы для драпировок, картонки и ящики вперемежку с хомутами, корытами, пяльцами и крашенными «под слоновую кость», горками для безделушек. Только к ночи внесли все в барский дом или в людскую.
А на следующее утро Сергей услышал повелительный женский голос и, подковыляв к окошку, увидел посередь двора экипаж, отмываемый кучерами от дорожной грязи. Это был ярко-желтый дормез со сверкавшими позолотой и лазурью гербами на дверцах.
«Наверно, солдаты-каретники такое чудище изготовили, — подумал Непейцын. — А голос у барыни как у хорошего ротного».
Дормез скоро закатили в сарай, а контральто подполковницы, непрерывно приказывавшей или распекавшей, весь день слышалось не только на дворе, но, наверно, по всей Греческой слободке.