Повесть о старых женщинах
Шрифт:
— Но почему же?
— Он больше любит Францию. Он и впрямь ее любит. По-моему, это единственная его подлинная страсть.
— Удивительно, — проговорил Ширак, — какую любовь вызывает Франция! А между тем… Но чем же он зарабатывает на жизнь? Жить-то надо!
Софья только плечами пожала.
— Значит, между вами все кончено, — смущенно пробормотал Ширак.
Софья кивнула. Она стояла на коленях перед дверью и заклеивала щель.
— Ну вот! — сказала она, вставая. — Аккуратно, верно? Дело сделано.
Софья улыбнулась Шираку и в темноте пыльного и душного коридора поглядела ему прямо в глаза. Они оба чувствовали,
— Ну, — сказала Софья, — теперь я сниму фартук. Где бы вам меня подождать? Нет, не в спальной — я сама пойду туда. Чем же мы займемся?
— Послушайте, — робко предложил он. — Окажите мне честь — пойдемте со мной на прогулку. Вам это пойдет на пользу. На улице солнечно, а вы такая бледная.
— С удовольствием, — сердечно ответила Софья.
Пока она одевалась, Ширак прохаживался по коридору, и время от времени они перебрасывались через закрытую дверь несколькими словами. Перед уходом Софья содрала газетную бумагу с замочной скважины одной из запечатанных комнат, и они, по очереди заглянув туда, увидели зеленые серные пары и нашли, что в них есть нечто сверхъестественное. Потом Софья вернула бумагу на место.
Спускаясь по лестнице, она почувствовала, как подгибаются ее колени, однако в остальном, хотя после выздоровления она всего один раз выходила на улицу, она чувствовала себя вполне окрепшей. Поскольку у Софьи не было ни малейшего стремления активно что-либо предпринимать, она совсем не гуляла, и напрасно. Однако, делая разную мелкую работу по дому, она успела окрепнуть. Маленький, подвижный и беспокойный Ширак хотел поддержать ее на лестнице под руку, но она не позволила.
Консьержка со своими домашними с любопытством воззрилась на Софью, когда та выходила со двора, ибо ее болезнью интересовался весь дом. Когда экипаж уже отъезжал, консьержка вышла на тротуар, выразила Софье свое восхищение, а затем спросила:
— Вы случайно не знаете, мадам, почему мадам Фуко не вернулась к обеду?
— К обеду? — удивилась Софья. — Но она же приедет только завтра!
Консьержка скорчила удивленную гримасу:
— Вот как? Очень странно! Она сказала моему мужу, что будет через два часа. Это очень серьезно! У нас к ней дело.
— Я ничего не знаю, сударыня, — ответила Софья.
Они с Шираком переглянулись. Консьержка, пробормотав слова благодарности, удалилась, ворча что-то себе под нос.
Фиакр свернул на рю Лаферьер; лошадь, как обычно, поскальзывалась и спотыкалась на булыжной мостовой. Вскоре они выехали на бульвар и поехали в направлении Елисейских полей и Булонского леса.
Свежий ветерок, яркое солнце и просторные улицы города сразу опьянили Софью, опьянили, можно сказать, чисто физически. Крепкий настой самой жизни одурманил ее. Ее охватил блаженный восторг благополучия. Квартира мадам Фуко казалась ей чудовищным, гнусным застенком, и она винила себя за то, что не уехала оттуда намного раньше. Свежий воздух как лекарство исцелял и тело, и дух. В одно мгновение зрение ее прояснилось. Софья была счастлива, но не прошлым и не будущим, а сиюминутностью. К ощущению счастья примешивалась глубокая печаль о той Софье, которая пережила горе и неволю. Ее тянуло к счастью, к беспечной оргии страстей, среди которых она сможет забыть о своих бедах. Зачем было отказываться от предложения Лоране? Почему бы не окунуться в бушующее пламя вольных наслаждений,
— У меня нездоровый вид? — спросила Софья, с удобством откидываясь на сиденье фиакра, ехавшего в потоке экипажей.
Ширак замялся.
— По правде сказать, да! — наконец ответил он. — Но вам это идет. Если бы я не знал, что вы не любите комплиментов, я бы…
— Но я обожаю комплименты! — воскликнула Софья. — Почему вы считаете, что я их не люблю?
— Ну, коли так, — произнес он с юношеским пылом, — то знайте: вы сегодня еще прелестнее, чем обычно.
Софья упивалась его восхищением.
Помолчав, Ширак добавил:
— О, знали бы вы, как я беспокоился о вас, пока был вне Парижа!.. Просто выразить не могу. Поверьте, места себе не находил! Но что я мог поделать! Расскажите мне, как протекала ваша болезнь.
Софья дала ему подробный отчет. Когда фиакр повернул на рю Рояль, они увидели перед «Мадлен» кричащую и ликующую толпу{82}.
Извозчик повернулся к ним.
— Похоже, победа за нами! — сказал он.
— Победа! Ах, если бы и в самом деле… — скептически прошептал Ширак.
По рю Рояль, неистово хохоча и восторженно жестикулируя, сновали люди. В кафе посетители повскакивали на стулья и даже на столы, чтобы как следует разглядеть внезапное оживление и принять в нем участие. Фиакр замедлил ход, лошадь пошла шагом. В верхних этажах домов вывешивали флаги и ковры. Толпа сгущалась и делалась все неистовей. «Победа! Победа!» — раздавались то хриплые, то пронзительные возгласы.
— Бог мой! — дрожа произнес Ширак. — Это и в самом деле победа! Мы спасены! Мы спасены!.. Да, да, так оно и есть!
— Еще бы не спасены! Ясное дело, победа, — сказал извозчик.
На площади Согласия фиакру пришлось остановиться. Необъятная площадь была морем белых шляп, цветов и радостных лиц, морем, на поверхности которого, как лодки на якоре, стояли фиакры. Множество флагов развевалось на крышах домов под ветерком, умерявшим августовский зной. Потом в воздух взлетели шляпы и над площадью разнеслись ликующие возгласы, многократно повторяясь, как эхо выстрелов в ущелье. Извозчик, осатанев, вскочил на свое сиденье и щелкнул кнутом.
— Vive la France! [41] — надсаживаясь, прокричал он.
Клич подхватили тысячи глоток.
Потом у них за спиной послышался шум. Какой-то экипаж медленно двигался вперед. С криком «Марсельезу! Марсельезу!» его подталкивала толпа. В экипаже сидела дама — не красивая, но с запоминающимися чертами лица и уверенным взглядом женщины, привыкшей к почитанию и шквалу аплодисментов.
— Это Геймар! — сказал Ширак Софье.
Он был бледен. И он вместе с остальными кричал: «Марсельезу!» Лицо его исказилось.
41
Да здравствует Франция! (фр.)