Повесть о суровом друге
Шрифт:
– Забирай его в плен, - прошептал я, и не успел барчонок подхватить штанишки, как мы оцепили его с двух сторон.
– Руки вверх!
– приказал я.
Барчонок доверчиво поднял руки, не выказывая ни малейшего страха. Наверно, он подумал, что мы играем с ним.
– Ты буржуй?
– спросил я грозно.
– Я эсел, - ответил барчонок.
– Жалко бить, маленький, - сказал я.
– А вы кто?
– простодушно спросил барчонок.
– Мы большевики, - ответил я как можно строже.
– А я эсел, и
Клокоча от злости, я передразнил:
– «Эсел, эсел», на колу висел! Тикай отсюда, пока по шее не надавали!
Не успел я проговорить это, как Сашко стукнул барчука по затылку, барчонок не ожидал этого и так испугался, что не закричал, а молча, то и дело оглядываясь, побежал к своему дому.
Несолоно хлебавши, сердитые, мы с Сашко вернулись на дворик деда Карпо. А тут еще, когда пролезали под проволокой, я зацепился и порвал штаны.
А в барском доме гремело веселье. Я глядел туда с обидой и вспоминал слова рабочего в степи у костра: «Не царь враг, а буржуи». И правда: ишь задаются, хуже, чем при царе.
Ничего, припомню я вам щепку...
5
Ночевали мы у деда Карпо. Я спал на голых полатях, но мне было тепло и уютно, как дома.
Утром бабка Христя дала матери целый фартук пшеницы и ничего за это не взяла. А еще они с матерью пошли по соседям и там поменяли почти все вещи, кроме утюга. Мать наменяла пять стаканов проса, десять фунтов ячменя, связку цибули, ведро картошки и много семечек. Мешок наш приятно отяжелел.
Какое счастье привалило! И еду мы добыли, и домой не пешком пошли: дед Карпо запряг волов и повез нас в город.
Всю дорогу я лежал в гарбе и смотрел в небо, где, мерцая крылышками, пели жаворонки, плыли веселые облака.
Дед Карпо не спеша погонял волов и разговаривал с матерью:
– Був я вчера на базаре. Ходят слухи, шо главный большевик Ленин в Россию вертается. Кажуть, теперь селянам землю дадуть... Хотел я спытать у городового, чи як вони теперь называются - новая полиция, чи шо? Стоит австрияка с шаблей. Я кажу: «Гражданин!» - «Какой я тебе гражданин?» - «А як же!
– говорю.
– Теперь свобода».
– «Вот я тебе дам в морду, и узнаешь свободу». Бачь, голубонька, опять паны, опять неволя. Ось послали мене селяне в город, есть тамочки один человек, он только и знает правду про Ленина.
– Дедушка, я могу рассказать про Ленина, - сказал я.
Дед Карпо усмехнулся:
– Хто тоби сказав?
– Рабочий...
– Лежи, сынок, не мешай нам разговаривать, - сказала мать.
Покачивалась гарба, проплывали курганы, сплошь запестревшие яркими весенними цветами, а я лежал в гарбе, как в люльке, и любовался степью. Скоро показалась вдали Богодуховская балка, а за нею открылся наш задымленный городок с заводскими трубами, с терриконами шахт. Сердце радостно зашлось: скоро увижу Ваську.
Мы
На базаре я столкнулся с колбасником Сенькой. Он был одет нарядно, как на пасху. За ним плелась целая орава гимназистов и кадетов.
Сенька долго глядел на меня в упор и вдруг рассмеялся.
– Председатель, - сказал он, - господа, поглядите, председатель приехал на своих рысаках!
Кадеты захохотали, глядя на понурых волов деда Карпо.
Сенька дернул меня за подол рубахи:
– Ну, как живем, председатель? Помнишь, спорил, что твой отец главный? Брехун, ваше благородие! В городе мой папаня главный! И я главный над тобой! Я могу весь город купить. Хочешь, тебя куплю?
– спросил вдруг он, перемигиваясь с кадетами.
– Говори, сколько ты стоишь вместе с этой рубахой и со штанами?
– Я не лошадь, не продаюсь, - сказал я хмуро.
– А я все равно куплю, - настаивал Сенька, не отпуская подола моей рубахи.
– Говори, сколько за тебя дать, плачу все до копейки!
– Я тебя сам могу купить.
Опять кадеты засмеялись, а Сенька воскликнул:
– Купи, плати двадцать тыщ! Ну, плати! А-а, голопузик, денег нема. А у меня есть. Вот, смотри.
– И Сенька достал сначала из одного кармана, потом из другого, потом из-за пазухи три пачки настоящих царских денег трехрублевок, десяток, пятерок, даже несколько сотенных бумажек с портретом царя. Он взял одну сотенную и сказал: - Хочешь, порву?
– Хочу.
Сенька разорвал сотенную, сложил половинки и еще разорвал их, потом сложил четвертушки и тоже разорвал. Клочки от денег он швырнул в небо, развеяв их по ветру.
– Видал?
– Видал.
– Хочешь, еще порву?
– Порви.
– Ишь ты, я лучше духов куплю! Эй, тетка!
К нему подошла женщина, крепко державшая обеими руками флакон духов, завернутый в белый платочек.
– Почем?
– важно осведомился колбасник.
– Сто рублей.
– Получай!
– Сенька плюнул на пальцы и стал отсчитывать деньги. Взяв духи, он открыл их и побрызгал себе на грудь.
Поплыл приятный аромат.
– Хочешь понюхать?
– спросил он.
Шут меня дернул потянуться носом к флакону. Сенька сунул мне под нос дулю.
– Чем пахнет?
– спросил он под громкий хохот кадетов.
Даже рыжий Илюха, оказавшийся неподалеку, засмеялся.
Сенька стал мне противен. Я отошел и наблюдал за ним издали.
Колбасник облил духами свою братию, побрызгал на курицу, потом сорвал у забора желтый цветок мать-и-мачехи, смочил его духами и, крякая от удовольствия, стал нюхать:
– Ух, как пахнет!
Пустой пузырек Сенька забросил через забор, и вся орава направилась к лотку покупать папиросы «Шуры-муры». Ко мне подошел Илюха: