Повесть о суровом друге
Шрифт:
– Какие пацаны, откуда?
К нам бесшумно подошел офицер. В темноте я узнал фон Граффа.
– Мы к тете Варе на рудник, - пробормотал Васька.
– Она больная лежит. Мы ей милостыню собирали.
– Какая тетя Варя?
– выкрикнул офицер и приказал солдату: - Обыскать!
Солдат снял у Васьки суму и принялся шарить в ней.
– Куда идете?
– спросил офицер.
– Я же говорю, на рудник к тете Варе. Мы братья-сироты, - жалобным голосом объяснял Васька.
– А вы знаете, что здесь позиция белой армии и ходить нельзя?
–
Солдат выпрямился и доложил:
– В сумке макуха, ваше благородие.
Офицер чем-то щелкнул, и яркий свет ослепил меня.
– Стоп, стоп...
– проговорил фон Графф, присматриваясь к Ваське. Ну-ка, глянь сюда!
– Офицер выпрямился.
– Так-с... братья-сироты. К тете Варе... А не врешь, скотина? Я тебя где-то видел...
– Тетя больная, - доказывал Васька бедным голосом.
– Мы ей макухи насобирали...
В ту же минуту невдалеке звякнули шпоры, и возле нас остановился еще кто-то.
– Что здесь происходит, господин есаул?
Фон Графф осветил фонариком подошедшего, и мы обмерли. Перед нами стоял Генька Шатохин, с саблей, в белых перчатках.
– К тете Варе на рудник идут, - объяснил фон Графф.
– Да уж больно подозрительно.
Генька подошел к Ваське и поднял его голову за подбородок.
– Господин есаул!
– испуганно вскричал кадет.
– Это красные...
Кадет не успел договорить, Васька ударил его головой в живот, и он поскользнулся.
– Тикай!
– крикнул мне Васька и метнулся в темноту.
Фон Графф схватил меня, но я рванулся изо всех сил.
– Огонь!
– приказал офицер.
– Стреляй!
Грянул выстрел. У меня похолодела спина. Я бежал за Васькой, перепрыгнул через какой-то ров, упал, снова поднялся. В это время за спиной холодно прозвучал второй выстрел, третий. Пуля пискнула над головой, а я все бежал, не видя, куда бегу и где Васька. Почему-то я слышал, как звенели в моем кармане гильзы от патронов.
Внезапно послышался всплеск. «Кальмиус», - мелькнуло у меня в голове, и я тут же провалился в холодную воду. Где-то позади грохотали выстрелы, слышался тяжелый топот ног. Страх толкал вперед.
– Ленька, где ты?
– услышал я знакомый голос.
Я хотел ответить и не мог. На берегу невидимая рука схватила меня за рубашку и потащила к себе. Это был Васька. Он лежал в неглубокой яме.
– Пригнись.
Я пригнулся.
Шел дождь. Впереди тарахтел пулемет. Пули посвистывали и со стороны рудника.
– Плечо жгет, - корчась от боли, сказал Васька и, потянув, разорвал на себе рубашку. Она была мокрая от дождя, и на ней виднелись пятна крови.
Васька полежал, прислонив лицо к мокрой траве, и с трудом поднялся.
– Теперь идем, - сказал он.
– Приказ надо передать. Идем скорей.
Вдруг позади раздались сразу два выстрела. Васька выгнулся, будто ему к спине приложили раскаленное железо. Шатаясь, он постоял мгновение и рухнул прямо на меня.
– Ты чего, Вась, Вася?
– тормошил я, выбравшись
Дыхание его стало частым и горячим.
Дождь ринулся сплошным потоком. Я лежал на мокрой траве, сжавшись в комок.
Со стороны деревни Семеновки подул ветер, и рубашка, прилипшая к телу, казалась ледяной. Пули свистели все реже. Васька хватался за траву, пытаясь ползти, но вырывал ее с корнями, не в силах тянуть отяжелевшее тело. Наконец он приподнял голову и повернул ко мне лицо с закрытыми глазами.
– Ты думаешь, я не встану?
– неожиданно спросил он с обидой и злостью в голосе.
Ужас овладел мною. Я не знал, что делать, и заплакал. Теплые слезы текли у меня по щекам.
– Думаешь, не встану?
– повторил он и встал, ища рукой опоры.
– Вася, - сказал я и взял его за горячую руку.
– Я боюсь, Вася.
Опираясь на меня, он шатался на широко расставленных ногах.
– Идем, не бойся. У меня только в спине болит. Иди, я буду за тебя держаться. Ты теперь ничего не бойся. Приказ надо передать, а то наших побьют.
Он отстранил мою руку, сделал шаг вперед, но споткнулся и упал вниз лицом, повалив и меня.
– Чего ты?
– спросил я.
– А?
– Но больше ничего не мог сказать. Соленый ком застрял в горле, и мне трудно стало дышать.
Васька лежал молча. Казалось, он что-то вспоминал и никак не мог вспомнить. Вдруг он спросил и так, что у меня мороз прошел по коже.
– Ты думаешь, я помру?
– и повторил хрипло и тяжело: - Думаешь, помру, да?
Со страшным напряжением, опершись одной рукой на меня, он снова встал. Сделал два шага и опять упал.
Я склонился над ним. Васька не дышал.
Я никогда не видел человека, который бы не дышал.
И тогда я понял, что Васька умер, что я остался один на этом кургане, в этой большой степи, во всем мире...
Я почувствовал острую жалость к себе, и она хлынула горячим потоком слез.
Я вскочил и, плача, побежал к Пастуховскому руднику.
Дальше все проходило как во сне. Около домов кто-то гнался за мной и кричал: «Стой, стреляю!»
Потом меня привели к командиру Сиротке. На нем были красные галифе, на поясе висела шашка. Сиротка узнал меня, ласково обнял единственной рукой, и я долго рассказывал ему, как попал сюда и что случилось со мной и моим другом на берегу речки Кальмиус.
Когда я, всхлипывая, умолк, он попросил:
– Повторить приказ можешь?
Я повторил, что запомнил.
Откуда-то явился матрос Черновал, дядя Ваня и Абдулкин отец, дядя Хусейн. Сиротка сказал, что надо объявить тревогу.
– Хлопцы, по коням!
– По ко-о-ням!
– запели всюду голоса.
На востоке вполнеба занялась алая заря. Тысячи конников, выхватив шашки, лавиной помчались к городу.
Я все еще не мог прийти в себя. Шахтер Петя отвел меня в дом, напоил чаем, а потом принес и велел надеть галифе, гимнастерку и серую островерхую шапку с красной суконной звездой, пришитой спереди.