Повесть о юности

Медынский Григорий Александрович

Феликс?.. Лапша, безликая личность.

Витя Уваров?.. Куда ему! Со стенгазетой и то не справляется.

Вирус?.. Рост небольшой, а шуму много. Но — трус. Сам лезет в драку, а трус. И учится плохо.

Игорь?.. Молодой комсомолец, только что принят и невыдержанный, много о себе думает.

И так опять оказывалось, как у Собакевича, все окрашенным в одну краску: этот — дурак, тот — подхалим, а третий никуда не годится. Заменять его, Рубина, было некем.

Оставался Борис. Против Бориса он ничего выдвинуть не мог.

Но против Бориса было другое — успеваемость. Хотя и лучше он стал учиться, все-таки до него, до Льва Рубина, далеко! А руководитель

комсомольской организации должен быть примером. На это и рассчитывал Рубин.

Когда он на другой день пришел в школу, под глазами у него обозначились синие полукружия и на лице еще больше была заметна печать утомленности. Но он был, как всегда, выдержан, подтянут и получил две пятерки подряд — по химии и по истории. На большой перемене он подошел к Полине Антоновне и, посматривая на нее исподлобья недружелюбными глазами, сказал, что он думает собрать комсомольское собрание.

— Очень хорошо! — согласилась Полина Антоновна. — После такого события — обязательно!

А на комсомольском собрании Рубин вместо всякого разбора задач, вставших перед классом, выступил с неожиданной для всех просьбой об освобождении его от обязанности секретаря.

— Самое время! — не выдержав, вмешалась Полина Антоновна. — Лева! Класс оказался в таком положении, а вы…

— Вот потому я и ставлю этот вопрос, что класс оказался в таком положении! — не поднимая глаз, ответил Рубин. — Значит, руководство мое было плохое, авторитета среди ребят я не сумел завоевать… Вот и прошу…

— Значит, руководил плохо, а теперь бежать? — спросил Борис. — Не беспокойся! Нужно будет, мы сами тебя снимем.

— И еще в личное дело запишем! — подсказал Витя Уваров. — А сейчас не о том разговор.

— Да что ты его уговариваешь? — выкрикнул Вася Трошкин. — Не хочет — пусть выкатывается, мы другого выберем.

— А на что нам это нужно? — возразил Борис. — Снимать да выбирать. Сейчас работать нужно, класс нужно вытягивать. Помните, что директор сказал?

— Он сказал: мы еще должны завоевать свое право дежурить в следующий раз, — закончил за него Игорь Воронов. — Значит, мы должны его завоевать! А если так… Тогда, значит, Трошкин прав — Рубина снимать нужно. Не сумеет он поднять ребят. Он карьерист, он о себе только думает.

Рубин побледнел. Для него было совершенно неожиданно все. И теперь было ясно, что спасение для него сейчас в обратном: доказать, что он не карьерист, что он думает совсем не о себе, а о классе.

Собрав все силы, Рубин посмотрел на притихших комсомольцев и сказал:

— Вы как хотите, ребята, а это неверно. У меня вне школы ничего нет. Я все силы отдаю классу… как умею! Плохо — снимайте и выбирайте другого. А доверяете — давайте работать и вытягивать класс. Это Борис правильно сказал, в этом сейчас самое главное. И прежде всего должны мобилизовать себя на это комсомольцы, должны показать свою авангардную роль. Нам дежурить через две недели. Чтобы за это время у нас не было ни одной двойки. Чтобы у нас не было никаких происшествий, никаких замечаний чтобы не было. Проведем соревнование на чистоту, чтобы в классе — ни одной бумажки! Что еще?.. Стенная газета чтобы в этом приняла участие. Уваров подает тут разные реплики, а сам работает, как… Никак он не работает! От праздника до праздника, юбилейная газета у нас получается. А она должна быть боевой и принципиальной!

Полина Антоновна, сидя на задней парте, внимательно следила за ходом дела, готовая вмешаться, как только в этом будет необходимость. Но необходимости не было. Полина Антоновна отмечала горячность Васи Трошкина, прямолинейную принципиальность Игоря

Воронова и думала над позицией Бориса Кострова. Но раньше всего ее заинтересовал внезапный перелом в настроении Рубина. Он кончил теперь тем, с чего должен был начать: что нужно делать, чтобы еще лучше организовать класс, чтобы снять позор, который лег на него. И комсомольцы стали понемногу откликаться на эту программу, сначала с настороженностью, с неостывшей, может быть, еще враждебностью, потом все более и более искренне и по существу. Они поднимались, и каждый предлагал что-то свое, какое-то мероприятие, лишь бы на ближайшее время поднять успеваемость, предотвратить возможность каких бы то ни было происшествий и обеспечить себе право на следующее дежурство.

— Чтобы все было — во! Как колокольчик! — услышала Полина Антоновна на лестнице возбужденный голос Васи Трошкина, когда ребята после собрания побежали домой.

Но Вася первый же после этого получил двойку по физике, и все ребята набросились на него, как коршуны.

Зато Борис как раз в это время отличился по литературе.

После полученной за «Евгения Онегина» двойки он дал себе слово литературу выправить. Ведь нельзя же сказать, что он не любил ее — не предмет, а самую литературу. Да и предмет. Он недолюбливал Владимира Семеновича, но преподавание его начинало Борису нравиться. Новым для него, да и для всех ребят было стремление Владимира Семеновича связать преподавание с экскурсиями в Третьяковскую галерею и даже с музыкой. Так, например, очень хорошо прошел вечер «Пушкин в музыке». Привлекла ребят и такая форма работы, как писание рецензий на сочинения товарищей.

Теперь, садясь за уроки, Борис начинал с литературы и не брался ни за что другое, пока не сделает по литературе все, что нужно. Так он проработал «Бориса Годунова», «Медного Всадника», и когда пришлось писать домашнее сочинение, Борис получил за него четыре.

Потом перешли к Лермонтову. Уже в мастерском чтении его лирики и в объяснениях Владимира Семеновича вставал образ мятежного певца, образ борца, в котором бродили могучие, ищущие применения силы, и его тяжелый разлад со своим мрачным временем.

«Печально я гляжу на наше поколенье…»

Но особенно заинтересовал Бориса разбор «Героя нашего времени». Он и раньше читал это произведение. Но тогда его интересовало похищение Бэлы, история с Азаматом и приключения Печорина в Тамани. Ничего другого он тогда не заметил. А теперь в той же самой «Тамани» он обнаружил значительную фразу, которая вдруг перекликнулась с тем, что говорил поэт о своем поколении в горькой «Думе»: «Да и какое мне дело до радостей и бедствий человеческих?» Теперь Борис осуждал уже Печорина и за историю с Бэлой, и за Максима Максимыча, и за то, что он себя так нехорошо вел по отношению к Вере, к княжне Мэри и вообще занимался всякими пустяками. Такой молодой, полный сил, и писать мог, и дневники вел, а пустоцвет, «нравственный калека», как Печорин сам назвал себя в своем дневнике.

«Зачем я жил, для какой цели я родился?..»

Борис с интересом слушал Владимира Семеновича, — объяснения, цитаты из Белинского. И когда Владимир Семенович вызвал его к столу, он обстоятельно проанализировал образ Печорина, а отвечая на дополнительный вопрос, провел сопоставление его с Онегиным. Это было особенно важно — что общее у них и в чем их различие? Скука, разочарование… Но какие они в то же время разные! И как за безнадежным эгоизмом Печорина скрывается иная глубина осуждения той жизни, в которой ему пришлось жить. И большее страдание!