Повесть об отце
Шрифт:
— Да, это хорошая книга, — подтвердил Малютин и попросил совета, как писать воспоминания.
— Побольше фактов и поменьше отступлений в сторону… Я в последнее время, — продолжал он, — очень расстраиваюсь, нервничаю, а надо собирать материал для третьей книги, чтобы закончить свою эпопею. Что-то часто болею. Меня тоже вначале брала робость взяться за такое большое дело. Но Горький меня подтолкнул…
Гость не решался долее утомлять писателя, и они расстались. Гладков просил писать ему почаще.
В Москве Малютин встречался и с Владимиром Дмитриевичем Бонч-Бруевичем, дружественные отношения с которым продолжались 20 лет. Их заочное знакомство началось еще в 1934 году. Узнав от писательницы Л. Круковской адрес отца, Бонч-Бруевич, тогда директор только что созданного им Государственного литературного музея, написал ему в Ярославль и просил посодействовать
«В каждый приезд в Москву, — вспоминал позднее отец, — я заходил к нему обязательно то с материалами для музея, то для разговора. Бывал на улице Семашко (№ 5), где находилась его квартира и архив, в котором он работал.
…Много говорили о духоборах, баптистах, молоканах и других сектантах. В моей библиотеке было пять его исследований о сектантах и говорить было о чем… Он очень любил побеседовать о литературе, о строительстве коммунизма, о своей близости с Лениным, о Смольном — как все там работали, закладывая фундамент нового, коммунистического государства…»
Удивляться приходится, как при своей необычайной занятости Владимир Дмитриевич находил время для писем в несколько страниц на машинке, информируя своего корреспондента обо всем, что происходило в его жизни и деятельности. В ответ он получал обширные послания о поездках Малютина по Сибири, о встречах с московскими, красноярскими, уральскими писателями, о житейских и литературных делах. Друзья обменивались книгами. Так, Владимир Дмитриевич прислал книгу Ивана Франко «Маленький Мирон» с надписью:
«Дорогому Ивану Петровичу Малютину на добрую память в знак воспоминания о первых моих работах, запрещенных украинской цензурой в 1897 году, когда Вы начали писать стихи. Через 55 лет удалось мне напечатать эти рассказы Ив. Франко, переведенные мною в Цюрихе (Швейцария) и авторизованные самим писателем. С душевным приветом Влад. Бонч-Бруевич. 17-го апреля 1953 г. Санаторий Санупра Кремля «Барвиха».
Куда бы судьба ни забросила отца, он всегда сохранял душевное равновесие, веру в лучшее. Их поддерживала великая русская литература.
«Хотя бы не одно столетие прожить на свете, и тогда бы не постиг всей красоты и силы, какая заключается в могучем слове богатырей земли русской», — писал он Бонч-Бруевичу.
Еще в 1894 году Бонч-Бруевич составил и издал «Избранные произведения русской поэзии», куда вошли гражданские стихотворения разных авторов. Цензура запрещала эту книгу, но составитель все-таки добился своего, и книга выдержала пять изданий.
«Я знаю, как товарищи ценили этот мой сборник, и в том числе ценил его и Владимир Ильич Ленин и говорил, что надо его переиздать», —
сообщалось в письме от 22 ноября 1952 года, а в другом говорилось:
«Это труд всей моей жизни с 15-летнего возраста, который я пронес через подневольную жизнь в эпоху царизма, через политическую эмиграцию, через шесть тюремных заключений, через преследования цензурные, административные и судебные…»
Малютин давно знал и любил эту книгу, которую имел в издании 1908 года, никогда не расставался с нею, читал вместе с товарищами, заучивал отдельные стихи. Он с друзьями и не подозревал, каких мук стоило появление в свет этого сборника. Об этом удалось узнать лишь в 1950 году из статьи Бонч-Бруевича «Мое первое издание», помещенной в восьмом томе «Звеньев». Тогда Малютин благодарил автора этой статьи за
«пережитую в прошлом великую радость и большую пользу, какую приносил тогда Ваш сборник для читателей».
В последнее десятилетие Бонч-Бруевич возглавлял Музей истории и атеизма АН СССР, с энтузиазмом выполняя эту работу «не только по идейному принципиальному требованию, но и по строгому завещанию В. И. Ленина». Время, казалось, не действовало на Владимира Дмитриевича, энергия, творческий жар не иссякали. В апреле 1953 года он писал:
«Вот оно как скоро бежит время: мы не успели с Вами оглянуться, как добежали почти до финиша: восемьдесят лет, которые исполнятся Вам 24 апреля, а мне 11 июля, — это возраст изрядный. Говорят даже, что будто бы это старость, но ни я, ни Вы, по-видимому, еще не ощущаем этого состояния. Думаю,
10 ноября 1954 года Малютин горячо поздравил друга с награждением орденом Ленина. А вскоре писал мне:
«Грустно было читать о кончине Владимира Дмитриевича — чудесный человек был».
…В 1922 году Иван Ерошин познакомил Малютина с московской преподавательницей литературы (ныне пенсионеркой), близко стоявшей к миру литературы и искусства, Зинаидой Савельевной Яголим. Вот что писала мне она об отце (29 июня 1968 года):
«Человек он был очень хороший, добрый. Быт, удобства не имели для него значения. Жил он духом, и жизнь его была всегда интересной, содержательной.
С первой минуты я почувствовала симпатию к этому простому русскому человеку с удивительно добрыми лучистыми глазами. Его сердце было широко раскрыто людям, и возле него как-то легко и спокойно дышалось.
Может быть, самой характерной чертой Ивана Петровича была неуемная любовь к русской литературе и русским писателям. Со многими из них он был лично знаком или по переписке и, приезжая в Москву, целыми днями без устали, забывая о своем возрасте, путешествовал от Всеволода Иванова к Телешову, от Телешова к Клавдии Михайловне Шишковой, от нее к семье Короленко и так далее. Непременно посещал Т. Л. Щепкину-Куперник, которую любовно называл «Щепочкой». Бывал у Гладкова, Фадеева. В простой сумке, с которой не расставался Иван Петрович, носил он свои «священные реликвии» — писательские письма и часто показывал их мне. Были среди них и письма ученых (Глазенапа, Морозова) и письма артистов (Качалова, Еланской).
Восторженно любя писателей здравствующих, Иван Петрович не забывал и ушедших навеки. Он знал, на каких кладбищах похоронены те или другие литераторы и, бывая в Москве, непременно навещал их могилы.
Человек крайне общительный, доброжелательный, он нередко во время своих «походов» приобретал новых знакомых, обменивался с ними адресами, а потом рассказывал, с какими хорошими людьми — учителями, библиотекарями — он познакомился и что они слушали с интересом его рассказы о писателях и зовут в гости. Неудивительно, что он был желанным гостем и у рядовых советских людей, и у старого русского поэта Дрожжина, и у Подъячева в Обольянове.
Близких своих друзей, среди которых была и я, Иван Петрович любил горячо и преданно. Письма его ко мне на протяжении четырех десятилетий полны беспокойства, нежной заботы, живого интереса к моей судьбе.
До конца дней сохранил он незлобивое, доброе сердце и страстную любовь к русской литературе, ко всему хорошему, что есть в жизни».
В этой характеристике выражено отношение к Малютину, типичное для многих представителей литературной Москвы, которая всегда радушно принимала его.
Еще в 1946 году отец, не бывавший в столице с довоенных лет, с удовлетворением отмечал, что «Москва теперь неузнаваема — что-то сказочное». Позднее это восторженное отношение к великому сердцу Родины все усиливалось. Поездка 1952 года навела на особенно глубокие и светлые раздумья:
«Я бродил по Ленинским горам около Московского университета и вспоминал свои далекие годы и мое «учение» в сыром и холодном подвале 70 лет тому назад. Любовался на теперешние школы, университеты, институты, театры, музеи, метро и на всю Москву с ее высотными зданиями и долго не мог понять, сон я вижу или действительность…
Несколько раз уходил я своими мечтами в далекое прошлое и видел там перед собой убогие школы и мое темное холодное подполье, мой «университет»… Жутко и тяжело вспоминать это…
И, возвращаясь мыслью к настоящему, я словно переносился в какое-то волшебное, сказочное царство… Трудно современному человеку представить такое время, когда не было ни кино, ни радио, ни самолетов, ни великолепных грандиозных построек. И думалось мне: какой же маг и чародей все это создал и сказки с коврами-самолетами превратил в действительность? Бродил я по Ленинским горам и думал… И тут же сам себе отвечал: этот волшебник, этот маг и чародей, этот богатырь — наш великий советский народ! Все, что я вижу перед собой, — дело его рук!»
«Советский Союз, — писал Малютин А. Фадееву, — удивительная страна, где особенное, внимание обращается на всякого мыслящего человека, рабочего, изобретателя, начинающего писателя и т. д. Никто не остается без внимания. Поэтому так радостно и заманчиво жить нашему народу, что с каждым годом умножается рост материальных и умственных богатств».