Повести и рассказы. Воспоминания
Шрифт:
Весь пол занимала гигантская фигура Ильи Николаевича. Он спал на спине, раскинув могучие руки, разметав свою великолепную гриву. Кругом валялись груды нот, разбитая гитара, скрипка в старом футляре, пустые пивные бутылки; под кроватью виднелась корзина из-под пива. В комнате было холодно, углы ее промерзли.
Ржавчина подмигнул Захарычу на спящего баса и сказал с ужимкой:
— Изверг рода человеческого!
— Мастодонт! — подтвердил Иванов. — Не пора ли его будить, Ржавчина?
Ржавчина,
Раздалось громкое рычание.
Ржавчина благоразумно отскочил в сторону и сказал, пожимаясь:
— Нет еще, не пора-с: убьет!
Проснулся Петр Иваныч, прогудел: «Что за черт!» и вылез из-под стола; молча запустил руку в пивную корзину, нащупал там бутылку с пивом, привычным ударом об ладонь вышиб пробку и стал тянуть из горлышка.
Ржавчина вытащил корзину: там остались только две бутылки. Он сделал кислую мину и тоже откупорил бутылку. Пиво соблазнительно забулькало. Илья Николаевич издал протестующее рычание.
— Ржавчина, пора! — сказал Иванов, зевая. Ржавчина допил пиво, скорчил рожу и, наклонясь над басом, закричал ему в ухо изо всей силы:
— Илья Николаевич! Зе-мле-тря-се-ние!..
Бас пробормотал сквозь сон:
— Пшол! Разбуди, когда дойдет до нашего квартала!
Ржавчина посмотрел на всех с плачевной физиономией.
— По-жа-ар! — закричал он в ухо раздирающим душу голосом.
— Наплевать! — мычал бас.
Ржавчина подмигнул всем и опять закричал в ухо:
— Илья Николаевич! Вы пиво — пьете?
И отскочил, приплясывая.
Бас медленно простер свою длань, чтобы схватить назойливого, потом открыл глаза, приподнялся на локоть, встряхнул охапкой спутанных волос, зевнул, как лев, и сказал с мрачным видом:
— Давай!
Ржавчина с ироническим подобострастием, гримасничая и кривляясь, подал басу бутылку пива. Илья Николаевич выпил ее единым духом и опять растянулся на полу.
— Водка есть? — спросил он, ни к кому не обращаясь.
Ржавчина подскочил к нему.
— Была-с, Илья Николаевич, да вы сами ее вчера выпили.
— Не твое дело! Знаю. А почему не позаботился достать?
— Кто ж это обязан вам водки доставать?
— Ржавчина, — возвысил свой бас Илья Николаевич, — попадешься ты мне под руку с похмелья! Вот встану сейчас и изуродую.
Иванов смеялся про себя и говорил тихонько Захарычу:
— Вот каждое утро у них эта комедия бывает! Ты не подумай, что это они серьезно. Боже упаси! Они жить один без другого не могут, закадычные друзья, а так себе — роли разыгрывают.
Ржавчина стоял от баса на приличном расстоянии и говорил с ужимкой:
— Уж я ваш характер знаю-с, Илья Николаевич:
Ленивый бас действительно не пожелал встать для избиения тенора, а только выругался.
— Обезьяна какая! — ворчал он. — И на кой черт тенора на свете бывают? Все они глупые!
— Ну, и вы, басы, тоже…
— Молчать! Все вы мошенники!
— А вы шарлатаны!
— А вы козлы!
— А вы…
— Ржавчина! Убью! Нет, встану сейчас и убью эту самую Ржавчину!.. Сделаю доброе дело! — Бас приподнялся на локоть.
— Погоди убивать, — вступился Иванов, — быть может, он водки достанет. Нехай поживет! Убить всегда успеешь.
Бас опять лег и, зевая, произнес медленно и равнодушно, тоном помилования:
— И то… нехай!.. А-а… поживет! Клоун проклятый!
Слово «клоун» задело Ржавчину.
— Что ж, — подскочил он, — я действительно служил в цирке клоуном. И кондитером был. Да-с. А вот вы-то кто-с?
— Я? — рявкнул бас, опять поднимаясь на локоть. — Ах, ты, Р-жавчина! Я — студент, я — певец, а ты — нигиль, шут гороховый. Сравнил себя со мной. Ха-ха-ха!
Он театрально расхохотался.
— Илья Николаевич, ведь и я певец. Я в опере пел, а вы не пели.
— Что ж, не пел, а знаю больше твоего…
— Вот и не знаете. Пропойте-ка «В старину живали деды…»
— «В старину живали деды»? Ну, положим, я этого старья не пою… А ты-то сам знаешь ли?
— Я знаю-с. Хотите, спою?
— А ну!
Ржавчина уселся на кровати, сложил ножки калачиком, «пригорюнился», как-то по-бабьи подперев щеку рукой, и запел на мотив народной песни:
В ста-рину жи-ва-ли де-е-ды… Эх! Ве-се-лей своих внучат…— Дурак! — остановил его бас. — Это «Не белы снеги». Не смей у меня паясничать, когда я с похмелья. Эх! Как трещит главизна. Хоть бы полмешка соорудить.
— Что толку в этакой малости? — возразил Ржавчина. — Полмешком только вы поправитесь, а нам и понюхать не останется. Надо всю академию опохмелить, да и Захарыч, может быть, выпьет. Вы, Илья Николаевич, только о себе заботитесь.
— Обо мне хлопотать нечего, — вежливо сказал Захарыч, тяжелыми шагами прохаживаясь по комнате. — Вина я совсем не пью, а посидеть с вами, посижу. Чудно вы живете. Хе-хе-хе!
И он рассмеялся грудным и медленным смехом. Домашняя жизнь певчих занимала его.
— Да, брат, мы чудно живем, — картаво отозвался Петр Иваныч, — деньги пропиваем, за квартиру не платим, а хозяйка печку нам не топит и нас вымораживает.
— Странная женщина! — пожал плечами Ржавчина.