Повести и рассказы
Шрифт:
Он подтянулся за спинку и встал. Гора лежала на диване. Она приподнялась на локте и сонно смотрела на Гольцева подпухшими глазами. Не стертые на ночь полоски туши размазались по векам.
— Замерз? — спросила она.
Кожа у нее на плечах была чистая и гладкая, сливочно блестевшая от загара.
— Слушай-ка, — сказал Гольцев. — Забыл я… как ты здесь оказалась?
Гора приподнялась на локте и усмехнулась:
— Роди-имый!.. Голу-убчик. Все, скажи, забыл.
— Нет, — сказал Гольцев. — Я помню. — Он ничего не помнил, только то, что видел ее раньше несколько раз в редакции —
— Роди-имый, — повторила Гора и снова усмехнулась.
Голос у нее был глуховатый, и, говоря, как бы певуче, она растягивала слова. Роди-имый…
— Сам ты меня и позвал, — сказала она.
Сам?.. Теперь он припомнил: цветы на подоконнике растворенного окна и силуэт женщины — сзади лампы дневного света и зеркала. Что это было? Окно огромное, высокое и широкое, — парикмахерская?
Зазвенел будильник. Звенел он долго, Гольцев ждал, когда будильник замолчит, и вдруг вспомнил, что сегодня понедельник, а не воскресенье, как ему казалось. Вчера он об этом помнил, потому и завел будильник, а проснувшись, забыл.
— Понедельник! — сказал он. — Черт меня…
Подошла пора сдавать передовую — двести строк о работе сельских клубов. Давным-давно пообещал он сделать ее, но не сдал ни в первый срок, на позапрошлой неделе, ни во второй, на прошлой, и на понедельник Савенков установил последний срок.
Будильник захрипел, ударил еще несколько раз и утих. Совсем он о ней забыл, об этой передовой, не вспомнил ни разу, и вот теперь что хочешь делай…
Будильник показывал начало десятого.
Гольцев открыл окно. На улице было свежо, далеко за дорогой, где кончалась тень дома, ожелтевшие тополя стояли облитые солнцем, и стволы их казались металлическими.
Нечего было и думать — написать передовую сейчас же вот. День белый на дворе, не поспеть. Да и куда с такой головой…
Он прикрыл окно и повернулся.
В ногах у него, на полу, лежал матрас.
— Гора! — позвал Гольцев.
— А? — отозвалась она, не поднимая головы.
— Почему я на матрасе спал? Не помнишь?
— Помню, — сказала она, все так же не поворачиваясь к нему. — Сволочью называл себя. Все заплакать хотел, а слез не было.
— Ну? — Гольцев потрогал матрас носком тапка. — Силен, однако. Ничего не помню… Что ж это я заплакать хотел?
Гора наконец повернула к нему голову.
— А я знаю? — сказала она. — Ты все за жизнь разговоры вел. Зачем живем да как живем. Сел вот здесь, на краешке, — она похлопала ладонью по дивану, — в простыню закутался, прямо как привидение, и пошел… Потом диван вытащил на середину — и к соседям, вот за этим матрасом.
Гольцев нагнулся над Горой и взял ее за плечо. Плечо было круглое и горячее.
— Спать с тобой не хотел? Это я напился…
— Ладно, — сказала она. — Видела.
Гольцев вышел в прихожую. Дверь соседской комнаты — они уехали в отпуск и оставили Гольцеву ключи — была отворена, в глубине комнаты синела простынями, брошенными на голую сетку, кровать. Из кухни пахнуло жаром перегретого воздуха. Гольцев выключил мягко шелестевшую пламенем горелку на плите и вернулся в прихожую. Снял трубку
— Алло! Саша?
— Юра? Привет. Погоди-ка…
По тому, как торопливо Савенков произнес «привет», а затем «погоди-ка», Гольцев понял — сейчас он пишет, и представил, как Савенков сидит на стуле, наклоненном на передние ножки, привалился к столу, прижимает плечом трубку к уху, а сам дописывает фразу, придерживая левой рукой лист. Пишет передовую или информацию в досыл — то, что можно писать в шумной редакционной обстановке, — больше он ничего себе не позволяет писать на работе.
— Ага, ну вот я, — весело сказал в трубке Савенков. — Извини. Ты где, дома?
— Дома, — сказал Гольцев. — Понимаешь…
— Понимаю, — перебил Савенков. Сейчас он положил ручку па стол, взял трубку правой рукой, а левой потирает лоб. — Только что глаза продрал. Так?
— Так, — сказал Гольцев.
Савенков засмеялся.
— Ну, брат, я тебя таким, какой ты вчера был, что-то и не помню. Прямо как сапожник набрался. Ты что, часто так?
— Да нет. — Гольцев потер рукой лоб, поморщился, — Случайно вышло…
Они были давними друзьями, еще со студенчества — он, Савенков да Королев, — все трое из одного города. Королеву, тому не повезло: после университета он угодил в районку и вот сейчас дотянул до заместителя редактора; а им с Савенковым удалось распределиться в родной город, и через некоторое время обоим нашлись места в молодежной газете, да еще в одном отделе, с той лишь разницей, что Савенков пошел «в рост»…
— Слушай, Саша, — сказал Гольцев. Дело тут не в том, что я еще дома сижу. Понимаешь, что главное…
— Ага, — произнес Савенков. — Понимаю. Вчера у тебя, дурак я, не спросил, а то б ничего, кроме чая, не дал. Ночью бы заставил сидеть. Не готова передовая, так?
Чиркнула за спиной спичка. Гольцев оглянулся — Гора закуривала. Она лежала, закинув одну руку за голову, и глядела в потолок.
— Не готова, Саша, — сказал Гольцев. — Виноват я перед тобой, что хочешь со мной делай, не написал.
— Мда-а… — вздохнул Савенков, и Гольцеву показалось, что он слышит, как Савенков катает по столу, прижав ладонью, ручку. — Крепко ты меня подвел, Юра. Не поступают так старые друзья. Что я у тебя вчера не спросил? Вот мой дурацкий принцип — не мешать работу с личными отношениями!..
— Положим, не такой уж он дурацкий. — Гольцев прошелся по прихожей. — Может, найдешь там замену?
Савенков молчал.
— А, Саша?
— Ладно, черт с тобой, — сказал Савенков. — Есть тут у меня кое-что.
— Спасибо, Саша! А я свою принесу завтра.
— Точно?
— Что спрашивать!
— Ну, давай тогда, — сказал Савенков, и Гольцев почувствовал, что он опять сунул трубку к плечу и взял со стола ручку. — Приходи в норму.
— Скоро появлюсь! — крикнул Гольцев и повесил трубку.
Гора лежала, все так же заложив руку за голову, пускала кольца.
…Когда Гольцев проснулся, рядом ее не было. Он повернул голову — Гора открыла окно, перегнулась через подоконник и смотрела вниз. Она уже оделась, и только на ногах у нее были его тапки со стоптанными задниками. Гора оглянулась, и Гольцев закрыл глаза.