Повести и рассказы

Гартунг Леонид Андреевич

«Благозвучно» — это ее любимое словечко. Рифмы у нее благозвучные, эпитеты и сравнения благозвучные. Даже целые сочинения. Например, у Светки Бобровой. Помидоровна перед классом читала его. От корочки до корочки, как образцовое. В нем Светка лирики напустила: «Если бы я была мальчиком, я бы хотела стать только летчиком». Бы-бы-бы — какое тут благозвучие? Такие вещи даже я понимаю…

…Случилось это на повторительном уроке. Лидия Помидоровна читала стихотворение Лермонтова «Беглец», а сама ходила между партами.

Теперь модно — певцы поют и ходят, учителя объясняют и ходят. Только нам полагается сидеть на месте. Прочла стихотворение, затем меня подняла. Начал я наизусть чесать — и, по-моему, здорово, но она поморщилась и сделала мне знак рукой:

— Читаешь ты, как пономарь. С чувством надо. С чувством!

Кто такой «пономарь» — мне неизвестно. Зато насчет чувства до меня дошло. Как рявкну, что есть мочи:

— Прими меня, мои старый друг; И вот пророк! Твоих услуг…

Учительница от неожиданности даже ручку на пол уронила.

— А потише нельзя?

Обидно мне показалось — на этот раз я от всей души старался. Видно, ей не угодишь.

— Ну, ладно, — говорит, — продолжай.

Легко сказать «продолжай», у меня в голове — стоп. В общем — сбила. И сама же спрашивает:

— Не учил?

— Очень даже учил. Мы вместе с Кланькой.

Ребята, как услышали про Кланьку, давай хохотать. Лидия Помидоровна нахмурилась:

— Опять ты паясничаешь?

А при чем тут «паясничаешь», когда это сущая правда — весь вчерашний вечер я Кланьке вместо сказок Лермонтова читал, а она за мной повторяла. Так ладно дело шло.

Смотрю — учительница ручку с пола поднимает и ищет в журнале мою фамилию. По лицу вижу, собирается двойку влепить. «Что ж, — думаю, — чему быть, того не миновать. Если честно разделить — мне и Кланьке по единице достанется».

Но тут Светка Боброва попыталась отвлечь от меня огонь. Поднимает руку и с таким наивным-пренаивным видом спрашивает:

— А как правильно писать «паясничать»? Через «с» или через «ц».

Копеечная хитрость, но, однако, подействовало. Помидоровна забыла обо мне и давай объяснять. А я тем временем потихоньку сел и вздохнул с облегчением.

И как раз в это время приоткрывается дверь и раздается тот самый гром из уст уборщицы тети Маши:

— Снегирева Петруньку в учительскую просют.

Вот уж действительно — «с ясного неба».

Пока шел по коридору, соображал: кто «просют», а главное — за что? Если насчет того, что на взрослый сеанс ходил, то не должно быть, потому что это только говорится «ходил», а по-настоящему я через запасный выход, по-пластунски, и то, когда свет потух. По-моему, никто меня не видел, да, по-честному сказать, я тоже ничего не видел… А может, за то, что с крыши прыгал? Так то давно было. И непонятно, к чему

такая спешка? Можно бы и после уроков.

Вхожу в учительскую — и вот те раз: за столом Анна Захаровна, а против нее мама. Анна Захаровна даже как будто обрадовалась моему приходу:

— Вот и он. Присаживайтесь на диван, Полина Петровна.

— Ивановна, — поправила тихо мама и стала отнекиваться, что ничего, можно и постоять и так далее, но потом все же села, притом прямо на шляпу Анны Захаровны. Ну, села так села — что теперь поделаешь, к тому же, кроме меня, никто этого не заметил. Да и шляпа такая… Ей уже ничего не сделается.

Анна Захаровна умостилась на стуле поудобнее и начала с благодушной улыбкой:

— Видимо, Петр мало читает. Речь слабо развита.

(Вот уж неправда — особенно насчет речи. Если я материал знаю — само от зубов отскакивает.)

— Очень узок кругозор. Нет навыков систематической работы.

(С этим, пожалуй, можно согласиться — не умею я зубрить как Галя и Валя.)

Слушал я ее, правда, не так чтобы очень. И думал: все это цветики, а как все учителя нагрянут — вот будут ягодки. Неужели не уложится до звонка?

Прикинул, в каком темпе она выдает, и приуныл: нисколько не торопится старушка. Минут десять прошло, а она, можно сказать, только вошла во вкус.

— Совершенно необходимо, чтобы у Петра был свой отдельный уголок для приготовления уроков.

(Это она зря. Если каждому по уголку, то где нам достать шестиугольную комнату?)

Говорит, а сама в зеркало поглядывает, поправляет на голове клумбочку из волос. Удобно устроилась!

Тут-то и прозвенел звонок. И я понял — погиб! Перемена-то, как назло, большая. Сейчас сюда явятся все учителя. Так оно и случилось. Как увидели меня, так в атаку.

— А, вот здесь кто! Наш «отличник»!

— Здравствуйте, Полина Борисовна.

— Ивановна, — робко поправила мама.

— Давненько к нам не заглядывали…

— Между тем успехи Петра…

(Обычная несправедливость. Как сестер моих, так Галечка, Валечка… А меня — Петр! Того и гляди, Васильевичем величать начнут.)

Одна другую перебивает, спешит. На столе поднос с бутербродами, чайник, сахар. Времени у них в обрез, потому и торопятся — и покушать надо и проборку дать «трудному». Когда-то еще родительница появится?

Громкий голос Екатерины Третьей перекрыл все другие голоса:

— У вашего Петра на уроках математики зачастую нет ни циркуля, ни линейки. И сам бездельничает, и другим мешает работать. Полное отсутствие логического мышления. Не знает важнейших аксиом, хотя вообще-то он способный. Даже очень способный…

«Наконец-то, — думаю, — до доброго добрались».

Взглянул на маму — она тоже вроде бы воспрянула духом, посмотрела на меня с некоторой надеждой. А Екатерина Третья продолжила: