Повести и рассказы
Шрифт:
Немного помолчав, добавил:
— Говорил я с ним. Уйти хочет. Человек Домрачев хороший, но уж больно указывать любит…
По Тверской спустились вниз. Вот и одноэтажное белое здание фабрики. Яркая электрическая лампа у входа в проходную. Мы спрятались во дворе напротив.
— Курить хочется, — прошептал Морячок.
— Потом. Идет кто-то.
К воротам, опасливо озираясь, приблизилась девушка в пальто с пушистым воротником.
— Лита! — позвал я тихо.
Она испуганно отпрянула. Я схватил ее За рукав и затащил в темноту.
— Лита, что тебе здесь надо?
— А
— У нас дело, а ты при чем?
— И у меня дело.
— Тише вы, — оборвал нас Морячок. — Вон они.
Послышались быстрые шаги. Мимо нас прошли трое.
Бекас и двое других. Они скрылись в переулке.
Дальше все произошло очень быстро. Морячок поднял камень и кинул в светлое окно проходной будки. Послышался звон стекла. Вслед за тем раздались голоса охранников и лай собак. Мы быстро пошли по улице. Позади грохнул винтовочный выстрел, один, другой. Я понял, что дело сделано, — теперь охрана не будет спать до утра.
Морячок неожиданно остановился, прислушался.
— Тише. Идут.
Мы нырнули в первый попавшийся двор и спрятались за калиткой. С нами поравнялись те трое. Бекас остановился закурить, пламя спички осветило его лицо.
— Узнать бы, какая лярва подняла тревогу.
— Кто-то нарочно.
Когда улица опять опустела, вышли из укрытия. Морячок проводил нас до дома.
Во дворе Лита удержала меня за рукав:
— Не торопись. Скажи, кто это был. Я ничего не поняла.
— Тебе и понимать не надо.
— Вы помешали… им сделать что-то…
— А говоришь, не поняла.
— Кто тот высокий?
— Так, один…
— Я хочу знать.
— У нас в цеху работает.
— Ты меня с ним познакомишь?
— Ну уж нет, меня в это не впутывай. Потом от этого знакомства не будешь знать, как откреститься.
20
В конце марта начались оттепели. Над городом неподвижно стояло низкое серое небо. Днем солнца не было видно, но с крыш капало. Обрывались и падали с хрустальным звоном сосульки.
— Пожалуй, это весна! — сказал я тете.
Аграфена Ивановна услышала и высмеяла меня:
— Еще сорок морозов будет.
Через несколько дней серая мгла с неба ушла и ярко засветило солнце.
Захар Захарович подсел к окну, подставил лицо теплым лучам. Спросил меня:
— Алеша, что ты видишь на небе?
— Белые облака.
— Ты Груню не слушай. Я лицом чувствую, что зиме конец.
А в первых числах апреля со мною случилось несчастье — порезал руку на фуговочном станке. Фуговал себе и Трагелеву бруски и вдруг почувствовал, что кто-то хватает меня за кисть правой руки, словно собака кусает. Я даже не сразу понял, что случилось. Посмотрел на руку — с кисти свешивались клочья оторванной кожи. А потом пошла кровь, но как-то неохотно. Несколько капель упало на стружки — и все. Кто-то подбежал, остановил станок.
Пришел Домрачев:
— Как это тебя угораздило? Впрочем, не важно, иди в «скорую». Или постой, не ходи один. Пусть с тобой кто-нибудь.
Вызвалась проводить меня Катя. Я не хотел, чтобы со мной шел кто-то, но Домрачев настоял на своем. Впрочем, он со
И странное дело — или организм у меня был истощенный, или вообще внутри все притуплено, но боли я не чувствовал ни во время пореза, ни потом. А вид у раны был внушительный. Впрочем, в «скорой» ничем никого не удивишь. Накладывать швы они почему-то не стали, приложили полуоторванный кусок кожи к ране, прибинтовали и так отправили домой.
Шли обратно с Катей, и она держала меня под руку. Я просил ее: «Не надо». Но она не слушала меня, и крепко держала, как будто я собирался убежать.
Весь апрель сидел дома. Вернее, лежал и читал. Раза два в неделю ходил на перевязки. Зря они не наложили швов — все равно, то, что они приложили, не прижилось, и отмершую кожу пришлось удалить. Резала фельдшерица тупыми ножницами, никак не могла отрезать. Противно было смотреть на ее неловкие усилия.
С Аграфеной Ивановной отношения совсем испортились. С тетей разговаривает сквозь зубы, а меня принципиально не замечает. Раньше, когда я был здоров, хоть щепки и стружки носил с комбината, а теперь она от нас ничего не имела.
К Лите по-прежнему приходил Аверьяныч, и из-за занавесок бренчала гитара и слышался голос Литы:
Ваши пальцы пахнут ладаном, на ресницах спит туман…Откуда она только выкапывает такую заваль?
Совсем неожиданно ко мне пришел Бекас. Точнее, не ко мне, а к Лите. Все-таки она упрямая, сделала по-своему — где-то умудрилась познакомиться с ним. Вначале он делал вид, что приходит проведать больного, то есть меня. Садился на мою койку, листал книги, внимательно осматривал наш угол.
— Негусто вещей у вас.
— А у тебя «густо»? — спрашивал я.
— Да мне ничего и не надо.
Георгий Иванович заглянул.
— Заходите, — пригласил я его.
— Заходить не буду… Я вот только на молодого человека посмотреть. Голос вроде бы знакомый.
— Обознался, отец, — засмеялся Бекас. — Очки протри.
— Очки тут ни при чем. А насчет личности тут никакой ошибки быть не может. Ты посмотри на меня — может, вспомнишь?
— Первый раз я тебя вижу.
— Вот и не первый. Забыл, как на барахолке с другом мою бутылочку красного распили?
Бекас посмотрел на старика внимательно и ответил спокойно:
— Было дело, папаша.
— Вот молодец, — восхитился Георгий Иванович. — Я думал, ты отпираться станешь.
— На этом, отец, давай гвалт кончать. Бутылка за мной, и точка.
И, между прочим, Бекас не обманул. Придя ко мне в следующий раз, принес Георгию Ивановичу пол-литра водки.
— Красной не достал. Пойдет эта?
— Не пойдет — побежит, — подмигнул Георгий Иванович.
Да, вначале Степан делал вид, что приходит ко мне, а потом и вид перестал делать. Сразу с порога — и за занавесочку. И ни разу не случалось, чтобы не застал дома. Стало быть, Лита ждала его.