Повести и рассказы
Шрифт:
— А ты?
— Я посижу немного.
Я догадался, что она не хочет, чтобы я видел, как она неловко пойдет на костылях.
В тот же вечер я был на Спортивной. Не застал дома никого. Постучал к соседям. Соседка вышла ко мне в коридор. Да, она хорошо помнит Ольгу Перевалову. Как не помнить: такая красивая и несчастная. Муж? Возможно, и муж. Искал какой-то мужчина. Военный, красавец такой. Служит где-то во Владивостоке. Очень представительный. Майор или нет — не берусь судить. Я не разбираюсь в нашивках.
Нет, я его не знал и не имел никакого желания знать.
24
На другой день я пришел в Степановку. Заведующая отделом кадров, черноволосая молодая женщина, расспросила меня о семье, о том, что я умею делать. Я откровенно рассказал ей все и, в первую очередь, об исчезновении карточек. Соглашался на любую работу, лишь бы прикрепили к столовой. Женщина внимательно выслушала меня и ушла в другую комнату. Слышно было, как она говорила кому-то:
— А что ему делать? В данном случае надо поверить. Ну и пусть. Не умирать же ему с голода.
Вернулась и вручила мне хлебную карточку и талоны в столовую.
— Поспеши, пока столовая открыта. Завтра в восемь утра явишься на разнарядку.
Столовая находилась почти против конторы. Когда я съел порцию густого картофельного супа, повариха спросила:
— Может, еще налить?
— А можно?
Она рассмеялась.
Все это было как во сне. Я съел три порции супа и пошел на берег Ушайки. Итак, снова Степановка. Только летняя, без Бурова, без его уроков литературы и истории. Давно я не был у него. Кажется, с тех самых пор, как исчезли карточки, то есть почти месяц.
У двухэтажного здания школы встретил Колчака.
— Колчак, — окликнул я его.
Он обернулся, крепко пожал мне руку, но поправил меня:
— Виктор Солдатов.
И правда, он не был похож на прежнего «беспризорника». Куда делись его хмурость и бледность. И в манерах уже не осталось былого ленивого превосходства. За то время, что я его не видел, он подрос и окреп. Какая здесь работа? Всякая. Вернее — куда пошлют. Но это ничего: относятся по-человечески. Это главное.
Началась совсем другая жизнь.
Каждое утро я приходил к восьми на разнарядку. Вначале вместе с плотниками выполнял мелкие ремонтные работы в поселке, а во второй половине июля всех нас отправили на покос. Сначала я греб сено вместе с девчатами, потом научился косить. Косарям выдавали по килограмму хлеба, сверх того варили мясной суп, а на второе — густую гречневую кашу. Уже через неделю моей жизни в Степановке я почувствовал себя сильным, здоровым парнем. Питание было настолько хорошее, что я, как осенью, стал приберегать хлеб и относить его тете Маше в город.
Все свободное время тетя посвящала поискам комнаты. Пока
Однажды, придя из Степановки, я застал во дворе взволнованных соседей. Тетя кинулась навстречу.
— Ну, наконец-то, заждалась.
— Что произошло?
— По-моему, симуляция.
— Непонятно, ты о чем?
— Захар Захарыч оставался дома один. Сложил все вещи Георгия Ивановича на стол и поджег. От волнения, должно быть, никак не мог найти дверь, сам чуть не задохнулся. На крик прибежали соседи… Теперь притворяется сумасшедшим.
— Почему ты думаешь, что притворяется?
— Без тебя приходил милиционер. Допрашивал его. И вот, чтобы избежать ответственности…
— Где ж он сам?
— Увезли, видимо, в психолечебницу.
Вслед за тетей Машей я поднялся на второй этаж. На лестничной площадке валялся обгоревший стол. В большой комнате у Аграфены Ивановны царил полный разгром. В открытые настежь окна дым вышел, но в комнате все пропахло гарью.
Пришлось ночевать у соседей. Аграфена Ивановна охала и ахала, но, мне кажется, была довольна, что отделалась от слепого. Георгий Иваныч вздыхал:
— Хорошо, весь дом не спалил. А что? С него бы стало. Пальта зимнего у меня теперь нет, пимов нет, шапка без одного уха. Почитай — голым меня на зиму оставил. Нет, надо же подумать…
Прощаясь с тетей, я напомнил:
— А комнату продолжай искать. Все равно нам здесь не жить.
Ночевал я обычно в столярке. Никто против этого не возражал. Мастера спокойно оставляли свой инструмент, потому что в мастерской на ночь оставался свой человек.
Однажды поздно вечером я сидел в столярке один. В железной печурке играл огонь. Мне было хорошо после рабочего дня и приятно было сознавать свое богатство — в моем рюкзаке припасена была буханка хлеба для тети Маши. И возникла мысль — тетя сейчас живет сытно. Питается в основном в больнице. Следующую буханку надо отнести Бурову.
Так я сидел и думал, как вдруг заскрипела дверь и я услышал голос Литы, который нельзя было спутать ни с каким другим:
— Так вот где ты обитаешь!
— Как ты сюда попала? — спросил я встревоженно.
Лита ответила поспешно:
— Не беспокойся. Все в порядке, но сегодня приходила девушка. Тебя спрашивала.
— Что за девушка?
— На костылях. Ты ее знаешь… Мне показалось, что это для тебя важно.
Я вскочил с чурбака, на котором сидел.
— Еще бы не важно. Молодец ты, Лита. Пойдем.