Повести и рассказы
Шрифт:
— Знаю, Тихон Петрович. Вы ведь из-за сердца, собственно говоря, в столицу перебазировались. Но у нас, на комбинате, вас часто вспоминают.
— Вспоминают? — оживился Бирюков. — Ну и как?
— За тот период вашей деятельности, который в Заполярске протекал, хвалят. Ну, а за московский… В общем, вот он, наш новый бурильный станок. Хорош, а?
— Сейчас разберемся!..
Глаза у Бирюкова стали вдруг придирчивыми, цепкими. Постепенно, по мере погружения в чертежи, взгляд его светлел и становился даже каким-то восторженно-вдохновенным, что противоречило всему суровому, угловатому облику этого
— Да разве можно сравнить его со старым станком? Скорость бурения увеличивается раза в два с половиной. А главное: застекленная кабина! В ней же тепло, уютно. Сиди себе в одном пиджачке перед электрокнопочным пультом управления и следи за сигнальными лампочками!
— Так это, значит, бурильщик там и чай вскипятить может? И ужин себе приготовить? — радуясь такому райскому житью-бытью бурильщиков, осведомился Бирюков.
— Конечно! Он и заночевать там может, если непогода уж особенно разгуляется. И помощник ему совсем не нужен: ведра с водой таскать незачем.
— Нда-а… Так это же первый сорт!
— Еще бы! Вот и поставьте свою визу, Тихон Петрович. Остальные подписи уже есть. Видите, какой бюрократический орнамент со всех сторон чертежа?
Взгляд Бирюкова как-то потускнел.
— Э-э, брат, уж очень ты скорый! Надо еще проверить, посоветоваться…
— Где вы будете проверять? Мы уже на рудниках тысячу раз проверили! И кто же, в самом деле, больше нас заинтересован, чтобы станок был хороший? Ведь нам работать на нем. Нам!.. Со мной, честное слово, любой человек согласится. — Он, кажется, тут только вспомнил, что они с Бирюковым вовсе не наедине. — Ну, вот вы скажите!.. Как ваше мнение?
Я уверенно согласилась. Артист же все это время разглядывал какой-то цветастый киножурнал и толком ничего не понял. Но ему было не жалко согласиться, ему вообще было решительно все равно, какой там станок будет работать на открытых рудниках, и он кивнул:
— Да, конечно. Вполне согласен…
— Простите, пожалуйста. Я даже не представился вам. Кирилл Барабанщиков! — Молодой человек покраснел, по-детски виновато и смущенно пожал плечами. — А почему не представился? От Тихона Петровича глаз не мог оторвать: боялся, что в окно выпрыгнет, спасаясь от меня. Честное слово!..
— И что ж, тебе командировку выписали, чтобы за мной по курортам гоняться? Или ты здесь сам отдыхать собираешься?
— Да нет, я пока в Москве остановился, там все мои вещи в гостинице лежат. А отдыхать к матери поеду. И командировку мне никто не давал.
— Так ты, значит, за свои кровные на поездах и такси раскатываешь?
— За свои…
Бирюков с недоверчивым восхищением оглядел Кирилла.
— Нда-а… Молодец ты все-таки. Первый сорт!..
Он быстро, словно боясь передумать, поставил визу в самом уголке чертежа и еще расписался на какой-то бумаге.
Кирилл Барабанщиков спрятал чертежи и бумагу в чемоданчик.
Покончив с деловой частью, Бирюков и Кирилл сели рядом и облегченно предались воспоминаниям.
— А это правда, что меня вспоминают в Заполярске?
— Честно говорю: вспоминают, Тихон Петрович.
— Ну, а ты-то
— Помню, как же!
— Морозище такой стоял, что транспортные ленты лопались. Кислородный шланг бросишь на землю — он рассыпается, как стеклянный. А мы с тобой, брат, работали и не рассыпались! Сейчас-то, как вообразишь все это, не верится даже.
— А знаете, Тихон Петрович, кто вас недобрым словом поминает и даже частенько приводит вас в качестве отрицательного примера? Раиса Кузьминична. Председатель нашего месткома. Помните, как вы ей культурные мероприятия срывали?
— Что-то не припомню.
— Ну как же! Это я всем рассказать должен!.. У нас, понимаете ли, там, в Заполярске, народ особый. Сорок градусов мороза, ветер тридцать метров в секунду, ночь непроглядная, а люди идут в театр на какую-нибудь там… «Филумену Мартурано». Только вот Тихон Петрович в театры ходить не любил. И в кино тоже… Удерет, бывало, домой, уткнется в чертежи — и точка! Ну, а у Раисы Кузьминичны из-за этого не получается «полного охвата» культмероприятием. Вот она и ворчит до сих пор.
Бирюков беспомощно ухмылялся. А Кирилл обратился к киноартисту:
— Да-а, плохо бы вам, артистам, пришлось, если бы все зрители были такие, как Тихон Петрович. Вы ведь артист, да? Я вас сразу узнал. Вадим Померанцев, кажется?
Артист ликующе взглянул на меня: вот видите!
— А я в этом году, между прочим, журнал «Искусство кино» выписал, — продолжал Кирилл. — Девушка на нашем почтамте даже удивилась немного: откуда, мол, и что это за географические новости? Или, верней сказать, кинематографические! Интересуюсь я вашим искусством. И даже хотел бы с вами поспорить!..
Кирилл подсел на полку к киноартисту, и мне неожиданно показалось, что они очень похожи друг на друга: оба плечистые, загорелые, крепкие. Я подумала, что Вадим Померанцев, должно быть, играет в кино именно таких вот «положительных героев современности», как Кирилл Барабанщиков.
По всему поезду разнеслась весть о том, что «среди нас находится» знаменитый киноартист. Всполошенные девицы прибегали из других вагонов, словно бы случайно заглядывали в наше купе, испуганно вскрикивали: «Ах, простите!..» — и потом долго хихикали и шушукались в коридоре: «Он! Неужели не узнала? Конечно, он! Как живой!..» Киноартист устало вздыхал, изнемогая от своей популярности. И украдкой поглядывал на меня: производит ли все это должное впечатление?
На станциях он прогуливался по перрону так скромно, с таким самым обыкновенным видом, что это обращало на себя всеобщее внимание.
Однажды, вернувшись со станции, он с виду небрежно, а в душе по-женски радуясь своему успеху, сообщил:
— Иду — и слышу: «Он едет с молодой женой. Говорят, у них брачное путешествие. Счастливая!» — Артист интимно уперся подбородком в мою верхнюю полку и тихо, грустно добавил: — А вы, между прочим, не испытываете никакого счастья…
Я и в самом деле не испытывала ничего, кроме досады. Пристальное внимание артиста мешало мне разговориться с Кириллом Барабанщиковым и разузнать у него кое-что о Заполярье. Эти сведения нужны были мне не просто так, а по весьма конкретным причинам.