Повести и рассказы
Шрифт:
— А Джульетта и была девчонкой! Ей было четырнадцать лет, — радостно сообщил Андрей.
— Девочек в таком возрасте Валентина Степановна не пускает на некоторые спектакли, — сказал Иван Максимович.
— Представления о женском возрасте вообще изменились, — сказал Андрей. — Некоторые немолодые актрисы подходили ко мне: просятся на роль матери Джульетты. А ведь ей было лет двадцать семь…
— Что творилось в Вероне! — воскликнула Зина.
— Одним словом, так… Четырнадцатилетних в нашем
— И соотношение сил получается очень верное! — продолжал убеждать ее Андрей.
— Какое соотношение?
— Джульетта гораздо решительней и смелее Ромео. Ведь это она предлагает немедленно обвенчаться. И она решается принять снотворное… А ты гораздо решительней и смелее меня. Как видишь, все сходится!
— Но ведь я собираюсь участвовать в спасении спектаклей Петра Васильевича! — ухватилась за последний аргумент Зина.
— Андрей тоже будет делать и то и другое, — возразил ей Иван Максимович.
— Он окончательно согласился?
— Отступил перед неизбежностью, Ты тоже сдаешься?
— А Николай Николаевич? Он-то согласен на то и другое?
— Мы его очень просили. От имени дирекции. И общественных организаций… — Ивану Максимовичу было стыдно, что он так нажимал на главного режиссера. Вспоминая об этом, он страдальчески морщился, обеими руками обнимал свою большую, неказистую голову. — Что было делать? Я предложил ему: «Тогда давайте соберем художественный совет. Пусть решает…»
— А он?
— Сказал: «Ну, если проблемы искусства вы хотите решать голосованием, я отступаю».
— Значит, все-таки отступил?! — возликовала Зина.
Директор посмотрел на нее с грустью и осуждением.
— Я так скажу… Мне его было жалко, — тихо произнес Костя. — Но я подумал: сколько ребят каждый вечер приходит к нам в театр! Семьсот пятьдесят. В месяц, стало быть, более двадцати тысяч. А в год, если не считать летних месяцев, около двухсот тысяч! Вот и надо, подумал я, выбрать между этими ребятами и Николаем Николаевичем!
— И выбрал ребят? Ты молодец, Костя! — Зина похлопала его по плечу. — Мы тоже не зря тебя выбрали!
…Николай Николаевич, войдя в директорский кабинет, впервые не поздоровался. Он судорожно поправлял свои манжеты.
Иван Максимович с неловкой поспешностью выбрался из-за стола и пододвинул главному режиссеру стул. Но Патов этого не заметил.
— Сегодня срывается вторая беседа из цикла «Мои встречи с великими режиссерами»! Хотя этот цикл был утвержден художественным советом, чему вы, Иван Максимович, придаете такое большое значение. Оказывается, что для наших с вами артистов встреча с Андреем Лагутиным интересней, чем с Всеволодом Эмильевичем Мейерхольдом, о котором я сегодня хотел рассказать.
— Просто
— Чтобы добиться хоть каких-нибудь успехов с этим, они должны знать о том. Что происходит? В репетиции участвуют пять человек, а в зале сидит вся труппа!
— Они соскучились… — тихо произнес Иван Максимович.
— По Андрею Лагутину?!
— По работе… Вы меня простите, конечно.
— Работа артиста слагается из многих компонентов. И один из главнейших: беспрерывное постижение опыта корифеев. Без этого в актерском организме наступает авитаминоз!
— Но ведь чем больше человек потребляет витаминов, тем больше ему хочется ходить, двигаться, действовать…
— Я не думал, что вы поймете меня так буквально. С такой балабановской прямолинейностью! Кстати, балабановщина вообще затопила наш… или, вернее сказать, ваш театр. «Служенье муз не терпит суеты!» — это известно даже младенцу. А тут все бегают, носятся: из зрительного зала — в репетиционный. И обратно… «Тем, кто спешит, грозит паденье». Это строка из «Ромео и Джульетты», кстати сказать.
— Что поделаешь? Они соскучились… Застоялись! Простите меня за грубое выражение.
— Что же, мои беседы вообще отменяются?
— Видите ли, после застолья…
— Какого «застолья»?
— Так у нас в театре называют репетиции, происходящие за столом.
— И вас не оскорбляют эти ресторанные термины?
— Я привык к этому слову. Может быть, оно неудачно. По дело не в нем. Дело в… самом деле… В работе… Комитет комсомола попросил меня, чтобы репетиции «Ромео» и работа над старыми спектаклями шли параллельно. В двух наших залах. Утром и вечером.
— У меня возникло одно предложение. Вполне рационализаторское, — скрестив руки на груди, произнес Николай Николаевич.
— Какое, а? Я вас слушаю.
— В афишах и программах пишите так: «Главный режиссер — Н. Патов», а чуть пониже: «Секретарь комсомольской организации — К. Чичкун, заместитель секретаря — 3. Балабанова». Раз уж этот ваш комитет играет в жизни театра такую колоссальную роль. Кто доверил ему эту роль?
— Петруша, — тихо ответил Иван Максимович. — Он обожал молодежь.
— Кто же ее не любит?!
Николай Николаевич, не попрощавшись, покинул директорский кабинет.
Иван Максимович улыбнулся счастливой улыбкой. «Вернулось!..» — подумал он.
Почти весь театр цитировал шекспировскую трагедию.
Иван Максимович подмечал это с радостью. «Вот и Николай Николаевич не удержался: процитировал!» — подумал он. И, будто опомнившись, озабоченно помрачнел: «А с беседами нехорошо получается…»
На днях председатель месткома, обратив внимание директора на настроение Патова, сказал: