Повести и рассказы
Шрифт:
— Видишь ли, телефон — это для некоторых избавление от одиночества, — сказал дядя Леня. — Я предполагаю, что у Ивана комната не очень большая…
— Не очень. При чем тут это?
— Значит, на твои объявления откликаются главным образом одинокие люди. Телефон для них особенно важен. Им ведь дома не с кем поговорить. Они хотят иметь связь с внешним миром.
— Внизу автоматная будка!
— Видишь ли, это — односторонняя связь… А люди предпочитают двухстороннюю.
— Пусть выйдут в коридор или на кухню и там связываются с внешним миром. У Ивана ведь не отдельная квартира, в которой
— Сосед — это тот, кто оказался рядом случайно. Друзья и соседи — понятия разные.
Мне стало ясно, что выполнить задание Ивана будет совсем не легко.
Часто я слышал, как Людмила рассказывала по телефону о комнате „на краю города“. Она говорила вполголоса, словно стеснялась, словно боялась, что кто-нибудь из нас услышит.
Я злился!.. Ну зачем было подчеркивать, что Иван живет так далеко? И что в квартире много соседей. И что до троллейбусной остановки нужно идти пятнадцать минут… А может, кто-нибудь дойдет за десять! Или даже за пять!.. „Мастер четких линий“! — злился я про себя. „Прямота многое искупает“!.. И так далее… Но если она уж такая прямая, то почему не говорит о дачном воздухе, о реке, о курортном климате? Почему это скрывает? Неужели она не хочет, чтоб Иван переехал? Неужели не ждет?..»
Однажды я полез в ящик Людмилиного стола за бумагой: мне казалось, что письма, написанные на тетрадных листах в клеточку или линейку, выглядят как домашние сочинения или как контрольные по математике. В ящике были аккуратно сложены в стопку все письма, полученные от Ивана, и на каждом конверте четким Людмилиным почерком были обозначены месяц, число.
Сестра не любит хранить то, что ей не нужно. Она всегда с удовольствием рвет на мелкие клочки старые записи и тетради: «Человечеству это не пригодится!»
Прогулки отца по двору и бульвару становились длиннее.
Дядя Леня сказал тихо и даже с грустью:
— Заметное улучшение. — А потом добавил — Но еще долго будет необходим ежедневный врачебный контроль.
Он привык бывать у нас ежедневно.
Один раз я заметил, что у дяди Лени совсем уж грустное настроение. «Может, отец уже выздоровел? — подумал я. — И ему не нужен ежедневный врачебный контроль».
— Что с обменом? — спросил меня дядя Леня в коридоре, возле самой двери. — Никто не хочет ехать туда, на край города?
— Нет, не хотят, — с досадой ответил я.
— Видишь ли, больше по этому поводу можешь не волноваться.
— Почему? — удивился я.
— Видишь ли… я все продумал. И согласен туда переехать.
— Вы?!
— Ну да, готов обменяться с этим самым молодым человеком, которого ты выдал за двоюродного брата.
— Как это выдал?
— Видишь ли, получилось не очень удобно… Мне нужно было оставить памятку: как принимать лекарства, в какой последовательности. Отец попросил меня открыть ящик стола, где лежит бумага. Там я увидел… Случайно, конечно. Как-то неловко вышло… Я вроде бы подглядел. Хотя это не очень существенно… Видишь ли, от двоюродного брата так много писем не получают. И их так бережно не хранят. Но, в общем, это все не существенно. Я согласен отсюда уехать…
Я обрадовался.
— Мы к вам привыкли!..
Он решительно распахнул дверь и сказал каким-то не своим, твердым голосом:
— Значит, считайте, что я согласен.
Иван и Людмила будут жить прямо под нами, на втором этаже!
— В нашем доме, в нашем доме!.. — весело переиначил отец арию из «Евгения Онегина».
— Мы будем перестукиваться по трубе! — крикнул я.
Мама стала искать тряпкой пыль там, где ее никогда не было. А Людмила начала чертить что-то на своей доске, хотя за пять минут до этого сказала, что весь вечер будет свободна.
— Надо сейчас же написать об этом Ивану! — воскликнул я.
— Напиши, — сказала сестра.
А когда я сел рядом с нею за стол, тихо спросила:
— Сколько ты в этом месяце получил писем?
— Два!
— Значит, два — один в твою пользу.
Я потверже уселся на стуле и гордо огляделся по сторонам.
Но мама и отец не слышали Людмилиных слов и не могли понять моей гордости.
А через два дня счет в мою пользу увеличился. Я получил третье письмо от Ивана. Правда, оно было совсем коротким:
Здравствуй, Ленька! Я прилечу на один день. Есть важное дело. Пока никто не должен знать об этом. Никто, кроме тебя! Ты помнишь, где я живу? Жду тебя двадцатого в три часа дня. Надеюсь, что самолет не опоздает. Мужской уговор: никому ни слова. До скорой встречи! Иван.
Больше всего в письме Ивана мне понравились слова: «мужской уговор». Я много читал о священных союзах, которые заключали между собой мужчины. Они всегда договаривались кого-то спасти, выручить или преподнести кому-нибудь неожиданный подарок, сюрприз.
«Наверно, Иван тоже решил поразить Людмилу, а может, и маму с отцом чем-то необычайным! И хочет, чтобы я ему в этом помог. Как мужчина мужчине!.. — так рассуждал я в троллейбусе, конечная остановка которого была примерно за километр от Иванова дома. — Иван верит в меня. Знает, на что я способен. Он ни разу не сказал: „Ты ребенок! Не поймешь, не сумеешь, не сможешь!..“ И никогда так не скажет. Все познается в сравнении! Иван прекрасно помнит самого себя в моем возрасте. Разве он считал себя в те годы ребенком?»
Я ехал прямо из школы, с портфелем. Дома я сказал, что у нас будет собрание. Многие не любят собраний, ругают их. Но это же просто-напросто черная неблагодарность! Собрания бывают не так уж часто, но зато как часто можно на них ссылаться. Куда бы ни пошел после школы, к товарищу или на стадион, всегда можно сказать: «Было собрание!» И никто не станет ворчать: «Столько часов без обеда! Все ждали, все волновались…»
В прошлый раз я ехал к Ивану на такси. Это было летом, дорога была быстрой, приятной. А троллейбус тащился не спеша, потому что была гололедица, и делал слишком уж частые, длинные остановки. Потом усы его соскочили с проводов, водитель выскочил из кабины и долго дергал усы за веревку. Потом какой-то грузовик буксовал на дороге. Водитель снова выскочил и, вместо того чтоб подтолкнуть грузовик, зачем-то ругал шофера.