Повести о карме
Шрифт:
– Мы велели им снять шляпы и накидки. Мы все сделали правильно, господин?
– Да. Что произошло дальше?
– Мы проверили подорожные грамоты. Грамоты были в порядке.
– Вы пропустили паломников?
– Нет. Мы велели им отойти к обочине.
– Почему?
– Приближались носильщики с паланкином, где сидела знатная дама. Ее сопровождали шесть самураев. Очень неприветливых самураев, доложу я вам. Один назвал меня обезьяной…
– Это не имеет значения. Я слушаю.
– Торюмон Хидео, старшина караула, решил, что паломники могут обождать. Иначе ждать пришлось бы даме. Он верно поступил, господин?
– Да. Вы проверили
– Разумеется. Она подняла шторку паланкина, чтобы мы могли видеть ее лицо, и предъявила разрешение на выезд из Акаямы и последующий въезд. Разрешение подписал чиновник городской управы.
– Имя?
– Чиновника?
– Дамы. И попробуйте думать головой, прежде чем задавать вопросы.
– Нижайше прошу прощения! Да, я буду думать головой…
– Имя дамы!
– Исикава Акиро, жена старшего налогового инспектора.
– К грамоте прилагалось описание внешности?
– И самое подробное! Телосложение, рост, длина волос. Черты лица. Родинка на пояснице…
– Родинку проверили?
– Сочли лишним. Нет, вы не подумайте! У нас при станции есть помещение для личного досмотра. И женщина есть, как раз для таких случаев. Мы сами никогда не предложили бы раздеться такой знатной даме! Раздеться при мужчинах? Это немыслимо!
– Короче!
– Короче, Хидео-сан решил, что обычного досмотра вполне достаточно. Эти самураи, они были такие грубияны! Обезьяна! Это я-то краснозадая обезьяна?! Мы же правильно…
– Вы поступили правильно. Дальше!
– После госпожи Исикавы мы проверили крестьян из ближайших деревень. Они везли на продажу бобовую пасту, чумизу [20] и батат. Еще корни лопуха, в отдельной тележке. У всех были выписки из храмовых книг рождения, с отметкой, дозволяющей въезд.
– Выписки? У корней лопуха?!
– У крестьян, господин.
– Я знаю, что у крестьян. Я всего лишь показал вам, как нелепы вопросы, заданные без тщательного обдумывания. Вы поняли, к чему это я?
20
Хлебный злак, близкий к просу.
– К сожалению, нет.
– Неважно.
– Может быть, вы соблаговолите объяснить мне прямо? Я плохо понимаю намеки.
– Оставим это. Вы их пропустили?
– Крестьян? Да.
– А паломники?
– Сказать по правде, мы о них забыли. Сперва въехала дама, затем крестьяне. Затем появились ронины [21] , девять человек. Они возвращались из веселого квартала, от проституток…
– Ронины буянили?
– Нет, они еле тащились. Похмелье, господин! Вот после ронинов мы и вспомнили о паломниках. Когда паломники прошли мимо нас, среди них тоже был один ронин…
21
Ронин – самурай без господина.
– Почему вы замялись?
Ясуо Хасимото весь подобрался.
Разговор – обязательный согласно предписаниям, но пустой и утомительный – подошел к ключевому моменту. Все уже случилось, ничего нельзя было изменить. Но от того, как прозвучит история, как ее подаст этот недотепа Икэда, а главное, как ее запишет писец, зависела судьба
«Большие несчастья происходят от малых причин!»
Хасимото прекрасно знал, что писец делает пометки на полях бумаги – для него, начальника стражи. Правда, ложь, сведения достоверные или сомнительные. Но писец не ограничивался этими, в высшей степени полезными комментариями. Раз в семь дней он делал тайный доклад обо всем случившемся шпионам бакуфу [22] . От его доклада зависело, в каком свете будет выставлен сам Хасимото – выгодном или напротив, неудачном. Прояви Хасимото поспешность во время допроса, выкажи рассеянность, желание побыстрее скинуть обузу с плеч, и у городской стражи в скором времени мог объявиться новый начальник.
22
Бакуфу (букв. «управление из походной палатки») – военное правительство, возглавляемое сёгуном.
Приходилось терпеть. Доноситель, которого ты знаешь, лучше незнакомца.
– Я виноват, – стражник Икэда коснулся лбом пола.
На взгляд Хасимото, стражник был глупец, но честный глупец. Такие опаснее всего. Никогда не знаешь, что они сболтнут или сделают.
– Готов понести наказание. Я сперва решил, что это уже проверенный нами путник. Что он просто отстал от компании приятелей, захотел поболтать с кем-то из паломников. Если бы всё зависело от меня, он бы уже вошел в город. Но Хидео-сан, старшина караула, остановил ронина.
Икэда вдруг охрип, словно его душили:
– Позже Хидео-сан сказал нам, что у него возникли подозрения.
Храмовый гонг возвестил полдень.
Я снял шляпу, утёр пот со лба. Взглянул на солнце, зависшее в зените. Оно куталось в кисею дымки, но палило хуже раскаленной жаровни. Нам бы таких зимой, да побольше! И угля мешок-другой…
Новое чучело для домашних упражнений было готово. Но отнести его на площадку в саду я не успел. Ворота отворились, во двор ввалился отец. Шагнул. Споткнулся. Чуть не упал. С трудом выровнялся, припадая на правую ногу. В первый миг я решил, что он пьян.
– Отец! Что случилось?!
Пришёл домой в неурочное время. Пьяный. Еле держится на ногах. Его что, выгнали со службы?! Любой бы напился с горя…
– Ничего, – буркнул отец. – Все хорошо.
Он заковылял к дому. На правую ногу отец ступал с большой осторожностью. Казалось, это не нога, а хрупкая сухая ветка, готовая в любой миг сломаться. Левую руку он прижимал к груди. По-моему, отец прилагал большие усилия, чтобы не кричать от боли при каждом шаге.
– Вам помочь?
Я шагнул ближе.
– Нет!
Ослушаться я не посмел. Зато, оказавшись рядом, потянул носом: слух у меня как у летучей мыши, а нюх – как у собаки! Спиртным от отца не пахло. Да он вовсе и не пьян!
Его избили!
– Отец, вы ранены?!
Он зыркнул на меня искоса. Я думал, обругает. Нет, промолчал, захромал дальше. Добравшись до крыльца, опустился – упал! – на ступеньку. Вытянул пострадавшую ногу, выдохнул с явным облегчением.
Лицо его цветом напоминало сизый пепел.
– Прошу вас, отец! Позвольте осмотреть ваши раны!