Повести. Пьесы
Шрифт:
Штаб ДНБ помещался в двухэтажном казенном доме с табличками чуть не десятка строительных контор. Однако у штаба был свой вход, своя особая табличка и свой фонарь над дверью.
Учреждение, подумал Коля, не как-нибудь.
Вошли. Коридорчик. Две двери. Комната метров в двадцать. И строгий румяный парень за столом. Года двадцать четыре, не больше. Костюм, галстук, короткая стрижка.
— Вот, пригласили, — доложил Артур.
Румяный выдержал паузу, поднял глаза и проговорил пробросом,
— Спасибо. Посидите пока.
Деятель, подумал Коля. Гражданин начальник.
Артур и Женя сели. Парень в очках сказал румяному:
— Как выяснится, позвоню.
Он вышел, а румяный взял Колин паспорт, проштудировал, страничку за страничкой, сверил фото с личностью и только тогда сказал:
— Пермяков?
— Пермяков, — подтвердил Пермяков, — так точно, гражданин начальник.
— Опыт, значит, имеете? — без улыбки спросил румяный.
— А как же! В кино хожу.
— Ну, если благодаря кино, — развел руками румяный, своей иронией кроя пермяковскую. — Чего ж не садитесь? Боюсь, разговор у нас не минутный.
— Так ведь пока вроде не предлагали, — заметил Пермяков и сел.
Румяный вновь поворошил бумажки.
Ну, поиграйся, поиграйся, подумал Пермяков. Тоже ведь небось в кино ходишь.
— А где работаете, Пермяков? — поинтересовался румяный, не поднимая головы.
— В данный момент?
— Ну, допустим, в данный.
— В данный момент как раз не работаю. Осматриваюсь.
— А не в данный момент? Профессию имеете?
— Да, вообще-то…
Артур подсказал:
— Я спрашивал, говорит — путешественник.
Румяный дал Пермякову время собраться с мыслями и лишь потом спросил:
— Так что, действительно путешественник?
А ничего парень, подумал Пермяков. Не пугает, не ловит. Ну, позирует малость — так ведь и возраст какой. Ему захотелось сказать румяному что-нибудь приятное. Увы, порадовать было нечем, и он проговорил чуть виновато:
— В данный момент пожалуй что и путешественник.
— Ясно, — сказал румяный.
Он прицелился взглядом и спросил негромко, но очень отчетливо:
— А где вы были во вторник?
— Во вторник?
— Да, во вторник. В этот вторник.
Пермяков задумался, даже лоб наморщил. Память хорошая, но за календарем следить отвык. День на день похож, что вторник, что пятница…
— А в какое именно время?
— Вечером, — сказал румяный, — после шести.
— А, после шести! — Пермяков вдруг вспомнил. — После шести гулял.
— А где вы гуляли?
— Да в основном по речке.
— Просто так или с какой-нибудь целью?
— Исключительно наслаждался природой, — ответил Пермяков.
— Путешествовал, —
А ведь тоже не дурак, подумал Пермяков, с юмором.
— Природой вы наслаждались один или с кем-нибудь? — спросил румяный, и Пермяков уловил в его голосе легкий, совсем махонький налет жесткости. Видно, важный вопрос.
— Один, — сказал он огорченно, — пожалуй что один.
— А точно?
— И точно — один.
— Это очень жаль, — сказал румяный.
— Почему жаль? — удивился Пермяков.
— Тут мы спрашиваем, — быстро вставил Артур.
Ну, жизнь, подумал Пермяков, все подряд кинолюбители.
— Правильно, — поддержал коллегу румяный, — спрашиваем мы. Но в порядке исключения можем и ответить. Это, Пермяков, жаль потому, что как раз во вторник вечером в рудничном поселке ограбили магазин «Культтовары».
— Надо же! — поразился Пермяков. — И много взяли?
— Много, — проговорил румяный, — вполне достаточно. Трое золотых часов и восемнадцать обручальных колец.
— Восемнадцать?
— Восемнадцать.
Пермяков, подумав, покачал головой:
— Нет, не осилить. Лично мне не годится.
— Что не годится? — не понял румяный.
— Количество, — объяснил Пермяков. — Восемнадцать обручальных колец — это же целый гарем. Куда уж мне! Тут ищите парня помоложе.
— Острим? — сказал румяный. — Ну, ну.
Он повернулся к Артуру и проговорил недовольно:
— Ну, чего он там? Вроде пора бы.
— А черт его знает! — пожал плечами Артур.
— Жень, — сказал румяный, — не сходишь? Тот громоздко поднялся:
— Ну и чего?
— Просто напомни. Скажи, что сидим тут. Женя вышел. А румяный достал из стола тонкую стопочку писчей бумаги и придвинул Пермякову:
— Вот, пожалуйста. Напишите объяснение, где вы находились во вторник начиная с восемнадцати часов. И с кем в это время встречались, кто может подтвердить.
Пермяков взял казенную бумагу, достал собственную ручку и задумался. Чего писать-то? Ведь не просто бумажка — документ.
Хотя, с другой стороны, самый момент описать речные пейзажи. Красочно и в подробностях. Как Мамин-Сибиряк…
«Объяснительная записка», — написал он красиво и крупно, подчеркнув волнистой чертой.
Но потом потер лоб, сгорбился и машинально сунул ручку в карман. Взгляд его погас. Расхотелось.
С ним уже бывало такое. Не часто, но бывало. Посреди важного или забавного дела вдруг накатывала апатия, и становилось все равно. Просто — неохота. Можно, конечно, себя перебороть. Только зачем?
Вот хоть эта записка. Ну, напишет. Ну, отдаст румяному. Ну, посмотрит на его физиономию. И ради этого стараться?