Повести. Пьесы

Жуховицкий Леонид Аронович

— А ты думала, только тебе можно шляться по ночам?

Варька, конечно, за словом в карман не полезла, но мордочка у нее была озадаченная: она явно не могла понять, с чего это вдруг мать из несчастной озлобленной разведенки вдруг превратилась в современную независимую женщину, высокомерно живущую лишь по собственным законам.

Теперь каждое утро Алевтина разминалась минут по сорок, растиралась длинным полотенцем и с удовольствием разглядывала в оба зеркала собственное тело. Хороший инструмент!

Никаких

осложнений в обозримом будущем она не предполагала.

В воскресенье у Алевтины снова был выездной спектакль, правда, в Москве, но на окраине, у самой кольцевой. Добираться пришлось через весь город, она успела, хотя и в обрез. Опаздывать было нельзя, потому что Марго накануне предупредила, что не придет, по-свойски бросив Алевтине, что всех денег не заработаешь. Возможно, в тот вечер она собиралась заработать в другом месте и другим путем.

Алевтина была в плаще. Дождя не оказалось, но плащик и нужен был не от дождя. Каждый раз выставлять Илью из кабинета стало неудобно, а плащ вполне позволял при известной сноровке все, что надо, снять и все, что надо, надеть.

Пробегая мимо гардеробщика, она услышала недовольный Володин баритон:

— Ну где твоя бабуся-то?

Модное место, довольно усмехнулась Алевтина, уже бабуси стали ходить… Она вбежала в кабинетик Ильи — тот сидел в своем кресле, а Володя стоял у стола почему-то в кепке.

— Привет, мальчики, — проговорила она, улыбаясь, и стала быстро выкладывать из сумки нужное для танца.

— Быстрей давай, — хмуро бросил Володя и пошел к двери, — время-то…

И вышел, не договорив.

— Давай, давай, — заторопил Илья, словно поддакивая осветителю.

Алевтину как по затылку ударило. Она вдруг поняла, что разговор шел о ней, что «бабуся» как раз она и есть. Хам, холуй, ничтожество… И ведь, наверное, всегда так ее называет, и с этой шлюшкой Марго, когда раскладывает ее у себя в каморке… А Илья, вместо того, чтобы поставить на место хама и холуя…

Звякнул гонг, пошла музыка, времени не было ни на что. Она надела маску и, на ходу набрасывая шаль, кинулась в зал.

Балерина есть балерина. Как говорила Лигита Карловна, полностью проваливаются только дилетанты. Алевтина и не провалилась, было хуже, чем обычно, но сошло. И свечи, как и полагалось, гасли в полной тишине. Алевтина даже помедлила перед тем, как задуть последний огарок: в конце концов, эти в зале не виноваты, что сегодня они получили меньше искусства — пусть получат больше тела.

К сожалению, в расстройстве чувств она забыла про шаль, вспомнила уже в проходе между столиками, когда возвращаться было поздно — сейчас медленно пойдет свет. Ладно, прошмыгнет к Илье и сразу накинет плащ. Ничего, не ослепнет…

Она ничего не успела, потому что свет вспыхнул внезапно, разом все лампы в зале. Алевтина едва успела проскочить в коридорчик, где тоже сделалось светло.

И

вот тут все стало ясно.

У закрытой двери Илюшкиного кабинета стоял хам-осветитель в мятых брюках и рубахе, расстегнутой чуть не до пупа, а поодаль неуверенно перетаптывались два незнакомых парня помоложе, один из них с откупоренной пивной бутылкой в руке.

— Вот так, — ухмыльнулся Володя, — это тебе штраф за опоздание. А с вас, мужики, по рублю за театр. Зрелище богов! — и вполне дружелюбно подмигнув, легонько мазнул ее лапищей по груди.

И тут Алевтина забыла все на свете. С криком «Хам, мразь, сволочь!» она бросилась на осветителя.

Удар был не сильный, но попал точно в скулу. Алевтина начала соображать, когда Володя уже поднимал ее с пола, укоризненно приговаривая:

— У тебя что, бабуся, совсем крыша поехала?

Алевтина вырвалась и кинулась к Илье.

— Ты слышал? — закричала она. — Ты видел? Этот хам… Эта мразь…

Илья смотрел на нее ошарашенно.

Только тут до нее дошло, как она выглядит: голая, растрепанная, в дурацкой маске… Алевтина захлопнула дверь и схватила плащ.

— Этот хам, — захлебывалась она, — эта мразь…

— Да что случилось-то?

— Он поднял на меня руку!

— За что?

Ее поразил не этот дурацкий вопрос, а испуганные глаза Ильи.

— Ты что, не слышишь? Он меня ударил!

— Да погоди, — шепотом проговорил Илья, — что случилось?

От его шепота у Алевтины свело скулы.

— Выгони его немедленно, — холодно и почти спокойно сказала она, — я его рожу поганую видеть не могу. К чертовой матери выгони!

— Да как «выгони», — забормотал тот, — как «выгони»? Он же все-таки…

— Тебе что, осветитель нужен? Да я завтра пятерых приведу! — крикнула Алевтина. Она понятия не имела, откуда завтра возьмутся пять осветителей, но этого хама видеть больше не могла.

Официантка внесла ее вещи, положила на стул и вышла.

Илья сказал с досадой:

— Ты что, ребенок, что ли? Как я его выгоню? Кто мне даст?

— Но ты же набираешь штат? Ты председатель или не ты?

— Я, — сказал он, — я председатель. И штат набираю я. А меня набрал он. Мое здесь — вот эта самописка. А все остальное его. Аппаратура его, деньги его, связи его…

— А председатель тогда зачем? — по инерции она еще настаивала, но в голосе уже не было силы: реальная ситуация все четче прорисовывалась и не оставляла надежд.

— Председатель? — Илья горько усмехнулся. — По заседаниям бегать да в тюрьме сидеть, вот зачем.

— Но как же ты с ним работаешь? — растерянно спросила Алевтина.

Илья жестко посмотрел на нее:

— Ты мою конуру видела? Вот так и работаю… Да ты не думай, все нормально. Он вообще-то хороший парень. Воспитание уж какое есть, а сам по себе… Ты еще плохих не видала.