Повести. Рассказы
Шрифт:
— Если хочешь, — предложил Сергей, — я буду называть тебя тетей. Тетя Катя.
— Так, — она встала. — Будет лучше, если ты уйдешь.
— Кому будет лучше?
Ответа у нее не нашлось. Да он ответа и не ждал.
— Не гони меня, — попросил вдруг тихо и серьезно.
— Тогда веди себя прилично.
— Прилично — это как?
Ответа опять не последовало.
Сергей шагнул к ней и обнял. Она затрепыхалась, пытаясь вырваться.
— А так? — спрашивал он, целуя ей рот, шею, плечи. — Так прилично? — И почувствовал, как она ослабела в его руках.
— Отпусти же ты, — взмолилась она.
— Зачем? —
Свекровь говорила:
— …что доехал благополучно и поселился один в номере. Наврал, конечно. Он рассчитывал меня обмануть! А я перезвонила через десять минут, — она торжествовала, — и к телефону подошел, естественно, напарник. Я так и знала. Я чувствовала…
Свекровь говорила и ела. Куда-то исчезло то уютное, успокаивающее обаяние старости, которому Катя всегда с готовностью поддавалась. Теперь раздражало все: жеманность жеста, когда свекровь вытирала салфеткой рот, ее отвратительная привычка внимательно рассматривать суп в ложке (вариант: кусок на вилке), прежде чем отправить его в рот, мелкие, суетливые движения ее пальцев, когда она собирала со скатерти хлебные крошки.
— …И, как назло, нигде нет горчичников, а они так хорошо оттягивают, хоть как-то облегчают. Три часа я проторчала в очереди к врачу! Так теперь эта корова предполагает, что мои страдания почечного происхождения. Где она была раньше?!
Катя встала и отошла к окну.
— …Я хочу, чтобы ты знала, где лежит мое завещание…
— Ирина Дмитриевна, — перебила Катя, — а давайте-ка передвинем мебель.
Свекровь замерла.
— Мебель?! Куда?!
— Куда-нибудь. Просто — с места на место. Может быть, хоть что-то изменится, — сказала Катя почти отчаянно, но поймала на себе пристальный взгляд свекрови и закончила по возможности легкомысленно: — Все-таки какое-то разнообразие. Нельзя же так всегда.
— Можно! — сказала свекровь. — Мне так понятны твои чувства, — она увидела удивленное лицо невестки и закивала, значительно улыбаясь. — Да, да, поверь, Катюша. Очень даже понятны. Но женщина должна быть терпеливой. Это наш удел — ждать. Наше счастье и крест. И надо учиться ждать. Это особое искусство. Когда был жив Митенькин папа…
Катя смотрела на нее, жалея и ужасаясь. Боже мой, да неужели же я тоже стану такой?! А может быть, она права и это самый верный и спокойный способ жить — сдохнуть заживо, и все. И ничего не надо.
Уже третий час Сергей болтался в бесполезном ожидании возле их дома. По его расчету старушенции пора было бы залечь и отлететь в сновидения, но она все торчала изваянием перед телевизором и комментировала происходящее на экране — это Сергей видел через окно: как она разговаривает, как бы обращаясь к кому-то, но сидя в одиночестве. Катя, яростно молотившая на своей печатной машинке в другой комнате, вряд ли могла ее слышать.
Вдруг разом смолкли и телевизор, и машинка. Свет в доме погас.
— Я видела, видела, там кто-то ходит! — истерический шепот-взвизг старухи. — Я тебе клянусь! Катя, я боюсь! Фонарик возьми! Катя же!
Он слышал, как повернулся ключ в замке, как скрипнула, отворяясь, дверь.
— Я тебя умоляю, не уходи далеко!
Катя спустилась с крыльца, и они сразу увидели
— Катя, ты где?! Катюша!
— Никого здесь нет, — отозвалась она и добавила, обращаясь к Сергею, холодно глядя: — И никто сюда не придет!
Он обиделся. Он не привык, чтобы женщина за него решала, и привыкать к этому не собирался. А она повернулась и ушла в дом. Скажите, какие мы гордые, какие мы независимые! Возьму вот и уйду. Тебе же хуже будет.
Но он не ушел.
У него никогда не было склонности к самоанализу, рефлексии и прочей умственной чепухе. То, что у этой женщины был муж и другая своя какая-то жизнь, вызывало у Сергея только недоумение и легкое раздражение, вроде ночного стона комара над ухом. Решение было принято помимо воли и сознания: это была его женщина — и все. И не о чем больше размышлять, нечего больше обдумывать.
Катя стояла сбоку от окна и воровато, осторожно приотодвинув край занавески так, чтобы он, не дай Бог, не заметил, посматривала, ушел он или нет. Она знала: если свекровь там, наверху, у себя в комнате подойдет к своему окну, она тоже увидит, как белеет в темноте его рубашка на почтительном расстоянии от дома, но пока еще — по эту сторону забора.
Катя опустилась на корточки у стены, локти — на колени, голову — в ладони. И замерла.
Пусть он уйдет. Пусть он уйдет. Поступать надо благоразумно. Вести себя надо прилично. Неуправляемую стихию чувств следует оставить для высокой литературы и наслаждаться только чтением. А если вы хотите женщину (вариант: мужчину), употребите свои силы на общественно полезный труд, лучше — физический, полезны также занятия спортом.
Катя чуть не закричала от отчаяния и тоски, но вовремя зажала рот рукой. Сквозь пальцы вырвался какой-то животный стонущий хрип. Лучше ли — головой о стену? Она вскочила, откинула занавеску и дернула оконную раму, та не поддалась. Она дернула еще и еще раз и заплакала, вцепившись в ручку окна. А Сергей стоял, как оказалось, уже под самым окном, смотрел на нее и улыбался. Он передразнил Катю, изобразив жалкое, плачущее лицо. Непохоже, но смешно, — она улыбнулась. Рама, наконец, послушалась и отворилась легко и бесшумно.
Минувший день, прожитый ими в суетливом одиночестве, был на редкость бездарен. Только ожидание друг друга сообщало ему смысл и цель.
Их руки встретились над подоконником и соединились.
Что-то случилось, что-то с ней случилось — этими словами Ирина Дмитриевна обозначила перемену, так вдруг, сразу произошедшую в невестке. Двинуться дальше обозначения Ирина Дмитриевна не сумела. Катя совершенно вышла из-под ее контроля, то есть внешне все оставалось вроде бы по-прежнему, но за привычной невесткиной покорностью свекрови чудилась дерзость. Дерзость, определенно дерзость появилась во внимательном, вежливом взгляде холодных, точно стеклянных Катиных глаз. Она слушала указания Ирины Дмитриевны, но вполне равнодушно, без обычной готовности. Катя собиралась ехать в город сдать выполненную работу, получить новую плюс зарплату. Она укладывала в цветной полиэтиленовый мешок столовое и постельное белье, предназначенное для прачечной.