Повести
Шрифт:
— Нет, мне теперь ни курить, ни пить, — как из могилы, произнес он.
— О пенсии надо хлопотать, — посоветовал я.
Мы с ним дружили с самого детства. Степка тоже любил читать, но читал он меньше меня, не был так чувствителен к прочитанному, не плакал над жалостливыми рассказами, не восторгался подвигами, хотя сам был очень храбрый. У Степки пытливый ум. Всегда расспрашивал, доискивался «до корня». Если что брался делать, делал обдуманно: прощупает, взвесит, рассмотрит.
— Значит, Степа, и ты отвоевался?
—
— Хорошо, что жив. О мире ничего там не слышно?
— Какой мир! Опять наши пошли в наступление. — Помолчав, он как бы сам себя спросил: — Зачем эта война?
— Я, Степа, в этом деле понимаю столько же, сколько и ты.
— Главное, к чему все дело клонится? — прохрипел он и опустил голову.
Мы долго молчали. Затем я осторожно спросил:
— Помнишь, Степа, что было в шестом году? К тому, видать, все дело клонится.
Как он уставился на меня страшными глазами! Крепко сжал кулак, злобно скрипнул зубами и ударил по столу.
— Да! Так и будет! На фронте то же говорят…
В Степке проснулся достойный сын отца, Тимофея Ворона, одного из вожаков нашего села. В схватке со стражниками отец был ранен и вскоре умер. Теперь на смену подрос и явился с фронта новый Ворон — Степан. Ворон — злой, разъяренный.
Посмотреть на нас со стороны, можно подумать, что заранее сговорились. Стоим в церкви все инвалиды не только нашего села, но и четырех деревень прихода вместе. Становимся по ранжиру: фланговым Филя Долгий, затем я, со мной Илюха. Его не узнать! Новый теплый френч с каракулевым воротником, хорошие брюки и совершенно новые чесанки с калошами. Нечисто у него дело с тестем–вором. На какие деньги он мог так вырядиться? Лицо самодовольное. Вот–вот обернется и заговорит… басом. Филя стоит, как вкопанный. Черная повязка перехватила ему лоб. Зоркий глаз Фили подмечает все. Хороший парень Филя, но гордый. Лишь со мной он держится как-то особо. Все товарищи ему понятны, над всеми он чувствует свою власть, превосходство, а вот я ему непонятен. При встречах со мной тоже иногда начинает говорить свысока, но потом меняет тон. А для него это очень непривычно. Я хорошо знаю его характер, — с ним надо говорить так, чтобы он чувствовал, что в нем совершенно не нуждаются.
Рядом с Ильей стоит Степка в своих очках. Он первый раз пришел в церковь. Девки очень заинтересованы Степкой: они смотрят на него и о чем-то оживленно болтают. Степка раньше увивался за Катькой, дочерью Ивана Беспятого, убитого стражниками в нашем селе. Сейчас Катька стоит в сторонке и нет–нет да и взглянет на свое бывшее сокровище.
А вот и Настя. В сердце дрогнуло что-то знакомое. Дрогнуло и отозвалось другое: «Лена». И всю утреню я думал о Лене. Запели «Спаси, господи, люди твоя». Да, сегодня царский день. Восшествие на престол.
Пали
Впереди на коленях — рекруты. Я опять смотрю на Филю: мрачное у него лицо; за все время службы он ни разу не перекрестился.
Шум в церкви — это кончилось пение, и все встали. Сторож подхватил аналой, вынес на амвон. Будет проповедь. Священник хорошо говорит проповеди: иногда со слезой и злобой, если обличает.
Что-то он сегодня скажет?
И вот выходит. На груди блестит небольшой серебряный крест.
— Православные христиане, — начинает он, как всегда, — господь бог довел нам дожить до сего великого дня! Ныне вся православная Русь празднует торжественное событие: двадцать два года назад, волею всевышнего, восшел на престол августейший император наш, Николай Александрович. Его славное царствование полно событиями. Из них суть: это упрочение православия, изничтожение революционной крамолы. Ныне, празднуя великий день августейшего царствования, мы не забываем и того, что бог нам ниспослал грозное испытание. Сам государь стал во главе великомиллионной армии и ведет ~ёе…
Священник на момент замолчал. И вдруг в этой тишине на всю церковь раздалось явственно:
— Зачем царю Распутин?
Все, кто стоял впереди, испуганно повернулись в нашу сторону.
Лицо священника вмиг покрылось пятнами, глаза сощурились, руки заходили по аналою, словно что-то искали. Чувствую, как Филя дрожит. Он, видимо, и сам испугался своего голоса. Может быть, и не ожидал, что крикнет так злобно. Что скажет проповедник? Все село, весь приход полон слухами о Распутине, о царице и фрейлине Вырубовой, имение которой находится от нас всего-то верстах в двадцати.
— Православные христиане, — сдержанно начал священник, — много разных слухов, порожденных войною. Коварный враг пускает в ход всяческие способы. Он пробирается всюду. Слабы наши молитвы. Дьявол усилил козни. Один из его слуг вошел в доверие царя. Снова оживились смутьяны. Помолимся, православные! Путь всевышний услышит нашу молитву. Да будет крепок и нерушим царский престол, да будет многая лета помазаннику. Аминь!
Священник широко перекрестился, поклонился народу и быстро пошел в алтарь.
И вот все двинулись к выходу, двинулись, загудели.
— Ну, Филипа, доволен ты проповедью? — спросил я.
Он подмигнул единственным глазом:
— Теперь понятно все.
И, не стесняясь ни женщин, ни девушек, он добавил такое, что совсем не говорят в святом месте.
И тут пошел разговор.
— Царицу корить не надо. Самуго воюет, а кто семейное дело править будет? Она щ нашла.
— Да, гляди, кого выбрала!
— Енерала не хочет, давай мужика.