Повести
Шрифт:
сейчас вместе с головешками неровной кучей бугрилась под снегом.
Сзади тем временем притащился Сотников, который молча постоял немного у изгороди и по чистому
снегу подворья отошел к колодезному срубу. Колодец, кажется, был тут единственным, что не
пострадало в недавнем разгроме. Цел оказался и журавль. Высоко задранный его крюк тихо
раскачивался на холодном ветру. Рыбак в сердцах пнул сапогом пустое дырявое ведро, обошел
разломанный, без колес, ящик полузаметенной снегом
что не сожрал огонь, наверно, давно растащили люди. Усадьба сгорела, и никого на ней уже не было.
Даже не сохранилось человеческих следов, лишь волчьи петляли за изгородью - наверно, волк тоже
имел какие-то свои виды на этот злосчастный хутор.
– Подрубали называется!
– бросил Рыбак, уныло возвращаясь к колодцу.
– Выдал кто-то, - сипло отозвался Сотников.
Боком прислонившись - к срубу, он заметно поеживался от стужи, и, когда переставал кашлять,
слышно было, как в его груди тихонько похрипывало, словно в неисправной гармони. Рыбак, запустив в
карман руку, собрал там между патронов горсть пареной ржи - остаток его сегодняшней нормы.
– Хочешь?
Без особой готовности Сотников протянул руку, в которую Рыбак отсыпал из своей горсти. Оба
принялись молча жевать мягкие холодные зерна.
Пожалуй, им начинало всерьез не везти, и Рыбак подумал, что это невезение перестает быть
случайностью: кажется, немцы зажимали отряд как следует. И не так важно было, что вдвоем они
остались голодными, - больше тревожила мысль о тех, которые мерзли теперь на болоте. За неделю
боев и беготни по лесам люди измотались, отощали на одной картошке, без хлеба, к тому же четверо
было ранено, двоих несли с собой на носилках. А тут полицаи и жандармерия обложили так, что,
пожалуй, нигде не высунуться. Пока пробирались лесом, Рыбак думал, что, может, эта сторона болота
еще не закрыта и удастся пройти в деревню, на худой конец тут был хутор. Но вот надежда на хутор
рухнула, а дальше, в трех километрах, было местечко, в нем полицейский гарнизон, а вокруг поля и
безлесье - туда путь им заказан.
Дожевывая рожь, Рыбак озабоченно повернулся к Сотникову.
– Ну ты как? Если плох, топай назад. А я, может, куда в деревню подскочу.
– Один?
– Один, а что? Не возвращаться же с пустыми руками.
Сотников зябко подрагивал от холода: на ветру начал люто пробирать мороз. Чтобы как-то сохранить
остатки тепла, он все глубже засовывал озябшие руки в широкие рукава шинели.
– Что ты шапки какой не достал? Разве эта согреет?
– с упреком сказал Рыбак.
– Шапки же в лесу не растут.
– Зато в деревне у каждого мужика шапка.
Сотников ответил не сразу.
–
– Не обязательно снимать. Можно и еще как.
– Ладно, давай потопали, - оборвал разговор Сотников.
Они перелезли через изгородь и сразу оказались в поле. Сотников враз ссутулился, глубже втянул в
воротник маленькую в пилотке голову, норовя на ходу отвернуться от ветра. Рыбак откуда-то из-за пазухи
вытащил замусоленное, будто портянка, вафельное полотенце и, стряхнув его, повернулся к напарнику.
– На, обмотай шею. Все теплей будет.
– Да ладно...
– На, на! А то, гляди, совсем окочуришься.
Сотников нехотя остановился, зажал между коленей винтовку и скрюченными, негнущимися пальцами
кое-как закутал полотенцем шею.
– Ну во!
– удовлетворенно сказал Рыбак.
– А теперь давай рванем в Гузаки. Тут пара километров, не
больше. Что-нибудь расстараемся, не может быть...
2
В поле было еще холоднее, чем в лесу, навстречу дул упругий, не сильный, но обжигающе-морозный
ветер, от него до боли заходились окоченевшие без перчаток руки: как Сотников ни прятал их то в
карманы, то в рукава, то за пазуху - все равно мерзли. Тут недолго было обморозить лицо и особенно
уши, которые Сотников, морщась от боли, то и дело тер суконным рукавом шинели. За ноги он не
опасался: ноги в ходьбе грелись. Правда, на правой отнялись, потеряв чувствительность, два
помороженных пальца, но они отнимались всегда на морозе и обычно начинали болеть в тепле. Но на
холоде мучительно ныло все его больное простуженное тело, которое сегодня вдобавок ко всему начало
еще и лихорадить.
166
Им еще повезло - снег в поле был достаточно тверд или не слишком глубок, они почти всюду
держались поверху, лишь местами проваливаясь то одной, то другой ногой, проламывая затвердевший
от мороза наст. Теперь шли вдоль гривки бурьяна по склону вниз. В поле было немного светлее, чем в
лесу, серый призрачный сумрак вокруг раздвинулся шире, внизу на снегу мельтешили от ветра сухие
стебли бурьяна. Спустя четверть часа впереди затемнелся какой-то кустарник - спутанные заросли
лозняка или ольшаника над речкой, и они не спеша пошли к этим зарослям.
Сотников чувствовал себя все хуже: кружилась голова, временами в сознании что-то как будто
проваливалось, исчезало из памяти, и тогда на короткое время он даже забывал, где находится и кто с
ним. Наверно, в самом деле надо было воротиться или вовсе не трогаться из леса в таком состоянии, но
он просто не допускал мысли, что может всерьез заболеть. Не хватало еще болеть на войне. Никто из