Повести
Шрифт:
привычке, он, прежде чем сесть, прошелся по избе, будто невзначай заглянул в темный запечек и
остановился возле красного фанерного шкафа, отгораживавшего угол с кроватью. Хозяйка уважительно
отступила в сторону.
– Там никого, детки, никого.
– Что, одни живете?
– Одни. Вот с дедом так и коптим свет, - с заметной печалью сказала женщина. И вдруг не
предложила, а как бы запросила даже: - Может, вы бы поели чего? Верно ж, голодные, а? Конечно,
мороза да без горячего...
172
Рыбак улыбнулся и довольно потер озябшие руки.
– Может, и поедим. Как думаешь? - с деланной нерешительностью обратился он к Сотникову. -
Подкрепимся, если пани старостиха угощает. .
– Вот и хорошо. Я сейчас, - обрадовалась женщина.
– Капусточка, наверно, теплая еще. И это... Может,
бульбочки сварить?
– Нет, варить не надо. Некогда, - решительно возразил Рыбак и искоса взглянул на старосту, который,
облокотясь на стол, неподвижно сидел в углу.
Над ним, повязанные вышитыми полотенцами, темнели три старинные иконы. Рыбак тяжело протопал
сапогами к простенку и остановился перед большой застекленной рамой с фотографиями. Он
умышленно избегал прямо взглянуть на старосту, чувствуя, что тот сам, не переставая, втихомолку
наблюдает за ним.
– Значит, немцам служишь?
– Приходится, - вздохнул старик.
– Что поделаешь!
– И много платят?
Дед не мог не почувствовать явной издевки в этом вопросе, но ответил спокойно, с достоинством:
– Не спрашивал и знать не хочу. Своим обойдусь.
«Однако!
– заметил про себя Рыбак.
– Видно, с характером».
В березовой раме на стене среди полдюжины различных фотографий он высмотрел молодого, чем-то
неуловимым похожего на этого деда парня в гимнастерке с артиллерийскими эмблемами в петлицах и
тремя значками на груди. Было в его взгляде что-то безмятежно-спокойное и в то же время по-молодому
наивно уверенное в себе.
– Кто это? Сын, может?
– Сын, сын. Толик наш, - ласково подтвердила хозяйка, останавливаясь и через плечо Рыбака
заглядывая на фото.
– А теперь где он? Не в полиции случайно?
Староста поднял нахмуренное лицо.
– А нам откуда знать? На фронте был...
– Ой, божечка, как пошел в тридцать девятом, так больше и не видели. С самого лета ни слуху ни духу.
Хотя бы знать: живой или, может, уже и косточки сгнили...
– ставя на стол миску со щами, заговорила
старостиха.
– Так, так, - сказал Рыбак, не отзываясь на ее жалостливое причитание. Выждав, пока она
выговорится, он с нажимом объявил старику: - Опозорил ты сына!
– А то как же! И я ж ему о том твержу день и ночь, -
– Опозорил и
сына и всех чисто...
Это было несколько неожиданно, тем более что старостиха говорила вроде бы с искренней болью в
голосе. Староста, однако, никак не отозвался на ее слова, неподвижно сидел с поникшим видом, и
Рыбаку показалось, что этот дед просто недоумок какой-то. Но только он подумал о том, как хмурое лицо
старосты нахмурилось еще больше.
– Будет! Не твое дело!
Женщина тотчас умолкла, остановившись на полуслове, а староста вперил укоряющий взгляд в
Рыбака.
– А он меня не опозорил? Немцу, отдал - это не позор?
– Так вышло. Не его в том вина.
– А чья? Моя, может?
– строго, без тени стеснения или страха спросил старик и многозначительно
постучал по столу: - Ваша вина.
– Да-а, - неопределенно произнес Рыбак, не поддержав малоприятный для него и не очень простой
разговор, которому, знал, по нынешним временам нету конца.
Хозяйка расстелила коротенькую, на полстола, скатерку, поставила миску со щами, мясной запах от
которых властно заглушил все его другие чувства, кроме враз обострившегося чувства голода. Рыбак не
испытывал к этому человеку никакого почтения, его общие рассуждения и причины, почему он стал
старостой, Рыбака не интересовали - факт службы у немцев определял для него все. Теперь, однако,
очень хотелось есть, и Рыбак решил на время отложить дальнейшее выяснение взаимоотношений
старика с немцами.
– Сядьте, подкрепитесь немножко. Вот хлебушка вам, - с ласковой приветливостью приглашала
хозяйка.
Рыбак, не снимая шапки, полез за стол.
– Давай подрубаем, - сказал он Сотникову.
Тот вяло повертел головой:
– Ешь. Я не буду.
Рыбак внимательно посмотрел на товарища, который, покашливая, ссутулился на скамейке.
Временами он даже вздрагивал, как в ознобе. Хозяйка, видно мало понимая состояние гостя, удивилась:
– Почему же не будете? Может, брезгуете нашим? Может, еще чего дать?
– Нет, спасибо. Ничего не надо, - решительно сказал Сотников, зябко пряча в рукава тонкие кисти рук.
Хозяйка чистосердечно встревожилась.
– Божечка, может, не догодила чем? Так извините...
173
Рыбак удобно уселся на широкой скамье за столом, зажал меж коленей карабин и не заметил, как в
полном молчании опорожнил миску. Староста все с тем же угрюмым видом неподвижно сидел в углу.
Хозяйка стояла невдалеке от стола с искренней готовностью услужить гостю.