Повести
Шрифт:
Послышался резкий грохот брошенной трубки.
В кабинете сидел молодой, модно одетый парень. Секретарь парткома разговаривал по телефону. Положил трубку и показал на стул вошедшему.
— Товарищ Ковалёв! Вы не верите, что в экспедиции могут разобраться в ваших вопросах? Отвлекаете областной комитет, понимаешь, от дел, человек летит за столько километров разбираться в пустяковом конфликте.
— При чём тут партком, я лично вам не верю.
— Почему, извольте спросить? — зло вскинул лохматые брови Любушкин.
— Потому
— Ковалёв, не ваше дело, где я бываю, — раздражённо заметил Любушкин, — сейчас, речь пойдёт о вашем выступлении на активе. Грубо вы говорили и нетактично, факты явно надуманы.
— А вы, хоть с одним рабочим говорили? Вы в партии разобрались? Нет! О чем же нам говорить? Хотите свежие факты?
— Какие ещё факты?
— Месяц работаю в Талуминской партии, и две недели люди сидят на одной перловке.
— Опять болтовня… Этого не может быть.
— Мы трижды посылали радиограммы Барыкиной, последняя радиограмма на имя начальника экспедиции, парткома и группового комитета профсоюза. Ни ответа, ни привета.
Любушкин сорвал трубку телефона и набрал ОРС.
— Екатерина Матвеевна? Вы получили из Талуминской партии радиограммы о нехватке продуктов? Нет?! И я не получал! Я так и знал, — повернул гневное лицо к Семёну, — всё вранье!
— Принесите, пожалуйста, копии радиограмм, они должны быть у радистов, — попросил представитель обкома.
Любушкин вернулся смущённый.
— Знаете, гм-м… Оказывается, мы их получали. Так вышло… Гм-м. Дел по горло.
— Наломали вы, Любушкин, дров, — удрученно сказал представитель обкома, — кстати, я был в той партии, где вы работали, Семён Иванович. Разговаривал с людьми, они подтвердили вашу правоту. Факты, так сказать, подтвердились. Правильно выступили, честно! Товарищ Любушкин, соберите внеочередной партком. Пригласите Сиротина, Барыкину. Давайте разбираться сообща.
— Сейчас, сейчас всех соберу, — бросился к телефону Любушкин.
— И-и… Как вы додумались вынести строгий выговор Семёну Ковалёву за объективную партийную критику? — невесело покачал головой приехавший.
После шести бурных часов заседания, Семён благодарно улыбнулся, прощаясь, с инструктором обкома партии, который, в считанные часы, разрешил все проблемы. Радостно пожал ему руку и поблагодарил.
Вернувшегося из экспедиции Семёна встретил обеспокоенный начальник партии Яснополец Александр Андреевич — горный инженер, с двадцатилетним стажем работы в геологии. По-юношески стройный, сухощавый. На простом лице ангарского кержака — доброго прищура глаза.
С Ковалёвым они сработались в один день. Умели требовать с рабочих дело, но оставаться
Объехал буровые, навел порядок в технической документации. Но всё валилось из рук. "Бросить всё к черту и уехать?" — не раз мелькала мысль. Но это было бы трусостью.
В такие минуты Яснополец не давал покоя:
— Брось, Семён Иванович, нюни распускать! Девочку мне тут не корчь. Раз взялся за дело — тяни и мне помогай.
— Обидно ведь, Александр Андреевич, за что меня били?
— Ничего-о крепче будешь. За битого двух небитых дают. Знать, ты для карьеристов неудобный человек. Вот и всё…
— Неудобный человек? — оживился Семён. — Точно! Гладков — удобный, молчит, и рыльце в пушку, в любое время можно прижать.
Яснополец быстро отвлёк его от сомнений, по уши загрузил работой. Достали и смонтировали пилораму, взялись хозспособом строить большой посёлок на новом месторождении. Спорили, саставляли план расположения базы, выбирали место, отмечая колышками будущие улицы.
Опытный начальник, только успевал направлять в нужное русло необузданную энергию Ковалёва. Забыл тот о Гладкове и Сиротине, мотался сутками за рулём «уазика» по буровым, ликвидировал аварии, доставал запчасти, строил линии злектропередач, проходил штольни и разведочные канавы.
Даже самый неуправляемый народ — канавщики признавали власть Яснопольца. Беспрекословно подчинялись, непривычно для себя говорили с ним на «Вы». Не уважать начальника партии невозможно. Выругает, накажет, но предварительно разберётся. А заслуженная кара всегда принимается легче.
Через какое-то время встретит штрафника, поговорит, словно забыл о прежних грехах.
Никто не знал, что Андреич тяжело болен. Износилось сердце от беспокойной работы в тайге, скрытно посасывал таблетки. Лицо залито молочной бледностью, под глазами паутина мелких нездоровых морщин.
Однажды, перед выходными днями, Андреич вдруг предложил развеяться.
— Бери своё ружьишко, Семён Иванович, поедем на охоту.
— Поехали, я с большим удовольствием.
— Вот и правильно, завтра суббота, а в воскресенье вернёмся. Отдохнём, постреляем на зорьке. Работать потом будет веселей.
Снарядились мигом и выехали на «уазике» по старой таёжной дороге. Вёл машину Ковалёв. Андреич сидел рядом. На заднем сиденье прыгал Лёвка Молок, суматошно рылся в рюкзаке, набивая патронташ, и болтал не смолкая.
Беспредельно терпение начальника к этому бульдозеристу. Такого баламута, как Лёвка, редко встретишь. Или раздавит что-то гусеницами в партии, или утопит трактор в болоте. Прощает его Андреич по двум причинам: во-первых, коли дело требует, Лёвка хоть сутки будет работать без перекура, всегда выручит.