Повести
Шрифт:
— Господа, этот курносый отлично бьёт, — сказал он, отдуваясь. — А ну-ка, давай мы с тобой померимся, кто дальше пошлёт. Становись!
Состязание продолжалось долго.
Броглио из тридцати ударов проиграл девятнадцать и, в конце концов, загнал мяч в пруд.
— Послушай, ты, иди в нашу артель, — выпалил он.
— Несправедливо будет, ваше благородие, — отвечал Панька, вытирая рукавом пот со лба. — Игроки должны жребий метать, кому куда идти на каждую игру. А то выходит, одни всегда посильней, другие всегда послабей — да таково играть скучно!
Кинули жребий, и
— Фу, чёрт возьми, да он мастер! — сказал Броглио, хлопая Паньку по спине. — Приходи ещё играть, мон шер. Как тебя звать?
— Панька, ваше благородие.
— Ты молодец, Панька!
Игра кончилась.
— Ты дело знаешь, профессор, — сказал Пущин Паньке, — а ещё что умеешь?
— Плавать умею. В свайку умею. В бабки умею. Прыгать умею… — Панька сморщился и со вздохом закончил: — Цветы сажать умею. Розы дамасские, центифольные, французские, чайные, белые, полиантовые багрянцевые и вьюны. Также лилеи. Лилеям есть семь сортов…
Пущин поднял брови.
— Читать умеешь, профессор?
— Никак нет, ваше благородие, нам не положено.
— Это почему же?
— Которые из крестьянов, тем читать не положено.
— Что за ересь? — раздражённо сказал Пущин. — Ты не барский мужик, а дворцовый служитель. Я тебя научу.
— Их высокопревосходительство господин генерал Захаржевский будут сердиться.
— Чушь! Он и не узнает!
Учение, однако, на лад не пошло. Гувернёры косо посматривали на Паньку, и видеться с Пущиным он мог только по секрету, в зарослях, возле «кухни-руины». Наступила зима, а Панька едва выучил азбуку и еле разбирал слова по складам.
Пущин больше на свидания не приходил. Он готовился к экзамену и по целым дням переводил с латыни про Галлию, разделённую на три части. Лицейские приуныли и даже на прогулках молчали и в снежки не играли.
Экзамен состоялся после Нового года. За два дня до экзамена похудевший Пущин шепнул Паньке на ходу:
— Послезавтра с утра приходи, профессор, к дверям большого зала с лицейской стороны. Гости пойдут через парадный вход и тебя не увидят. Пушкин будет стихи читать Державину.
— А коли увидят?
— Ничего. Инспектор разрешил дверь не запирать. Только не входи в зал, а смотри в щёлку.
Панька пришёл поздно. Сторож не хотел пускать его на чёрную лестницу, по которой истопники носили дрова, но Панька сказал, что инспектор разрешил, и его пустили. У дверей большого зала толпились дядьки, все разодетые, припомаженные, в начищенных сапогах.
Панька заглянул в щёлку. У него зарябило в глазах от сияния золотых эполет, шнуров и вензелей. Зал был наполнен гостями, родителями и родственниками. За столом сидели лицейские начальники и профессора в парадных фраках. Лицеисты стеной стояли вдоль окон, все в мундирах, белых панталонах и ботфортах. Лица у них были торжественные и отчаянные.
Спрашивали Пушкина. Поэт стоял перед экзаменатором Галичем, закинув назад растрёпанную голову, и блуждал глазами по потолку и стенам. Видно было, что он страдает.
— Определите, — говорил рыхлый
— Главное качество писателя, — отвечал Пушкин, — есть скрытый гений, который проявляет себя в общении с музами неожиданном и высоком… Закона же тут вовсе никакого нет.
Галич торопливо затряс головой.
— Так, так, верно! Но вы забыли, господин Пушкин, ещё одно качество — чувствительность, — сказал он, — чувствительность, которая одна только имеет силу приводить нас в умиление!
Панька понял, что Пушкин ответил не то, что полагалось по учебнику. Галич повернулся всем корпусом к дряхлому старичку в синем фраке со звездою. Старичок, согнувшись, дремал в кресле и кивнул головой в полусне.
— Я полагаю, — сказал Галич, — что следует нам выслушать также опыты сего воспитанника в высоком роде. Господин Пушкин сочинил стихи под названием «Воспоминания в Царском Селе». Осмелюсь просить внимания вашего…
— Выгораживает, — сказал один из дядек вполголоса. — Галич никого топить не станет.
— Он за наших? — спросил озадаченный Панька.
— Дурень! Он справедливый!
Панька оживился. Он желал победы лицейским, как при игре в лапту.
Пушкин кашлянул и неуклюже вытащил из-за обшлага бумажку. Но он не заглянул в неё, а скомкал в кулаке и начал читать, по обыкновению, сквозь зубы, как на уроке:
Навис покров угрюмой нощиНа своде дремлющих небес…Старичок открыл глаза, посмотрел на Пушкина удивлённо и повернул к нему левое ухо.
Пушкин читал, всё больше воодушевляясь:
Не се ль Элизиум полнощный, [22] Прекрасный Царскосельской сад…Голос его становился всё увереннее и звонче. Руки его задвигались, Он говорил о минувшем веке — веке героев, о памятниках царскосельских — о Екатерининском дворце, о великолепной Ростральной колонне на пруду, об Орлове, Румянцеве и Суворове.
22
Элизиум (Елисейские поля) — по верованиям древних греков, загробный мир, куда попадают души праведников. В поэзии — царство красоты и счастья; полнощный — северный.
В зале послышался шёпот. Старичок уронил руки на стол, вперился в Пушкина, улыбнулся и зашевелил губами.
— Старик почтенный кто же будет? — спросил Панька.
— Дурень! Это сам Державин и есть!
Пушкин читал всё вдохновеннее. Голос его звенел металлом. Галич сложил ладони на животе и удовлетворённо покачивал головой в такт.