«Поворот все вдруг!». Укрощение Цусимы
Шрифт:
А поезд все шел и шел, увозя вольноопределяющегося Веточкина на восток, то ускоряя, то замедляя ход. Дни складывались в недели, а счет верст давно из сотен перешел на тысячи. Зачастую в день покрывали весьма значительное расстояние, а иногда подолгу стояли на узловых станциях, пропуская вперед воинские эшелоны. Только в дороге Петя осознал, насколько огромны российские пространства, о которых до этого ему приходилось лишь читать в книгах. Сама собой всплывала в голове история их освоения и покорения. Этому способствовала география названий. Выехали из блестящего Санкт-Петербурга – столицы Российской империи. Затем потянулись старинные русские города. Большинство из них были некогда центрами удельных княжеств, а теперь потеряли свое былое значение, превратившись в центры уездные и волостные. Аккуратные перроны, одинаковые казенные постройки эпохи Николая Первого. За ними – кружева старинных улиц, крепостные укрепления, купола церквей. И огромные, бескрайние полевые просторы, перемежающиеся с лесными массивами. Некогда непокорная Тверь, претендовавшая на звание столицы государства. Победившая в древнем споре Москва, ставшая со временем столицей России. Пока проезжали центральные районы, Петя размышлял о собирании русских земель под властью Московского княжества, о борьбе с
Проехали Ряжск, довольно быстро докатили до Самары, а вот после подолгу стояли на разъездах – пропускали эшелоны пришедших в движение войск центральных округов. К фронту двигалась огромная масса воинских частей. Ими было запружено все – от больших сортировочных станций до безымянных полустанков, имеющих хоть какие-то запасные пути, на которых поездам можно было отстояться и разминуться. Железная дорога была на пределе своих пропускных возможностей. График движения поездов, безусловно, существовал, но зачастую Веточкину казалось, что этот график трещит по швам. Частенько на перронах, выглянув в окно, можно было наблюдать взмыленных людей в железнодорожной форме и офицеров в больших чинах, при шашках и шпорах. Последние нередко пререкались, а то и в открытую разносили железнодорожников, очень часто не стесняясь в выражениях. Суть споров была ясна с первого взгляда – военные чины требовали ускорить продвижение вверенных им подразделений. Пути то и дело оглашались ревом паровозов. Мимо вагона, в котором ехал Петя, постоянно проплывали бесчисленные теплушки. Свесив босые ноги, одетые только в просторные шаровары и белые косоворотки, прямо на дощатых полах сидели в них солдаты. Надев шинели в рукава, неслись нижние чины с котелками на водокачку во время коротких остановок. Регулярная кавалерия и казаки, спустив сходни, выгуливали застоявшихся лошадей на стоянках подольше. А в это время, окутываясь облаками пара, их обгоняли другие эшелоны. Вот, задрав вверх хоботы стволов, плавно проплыли мимо на платформах орудия полевой артиллерии. Вот прогнали длиннющий эшелон с каким-то разнообразным инженерным имуществом. Подобно извивающейся змее, эшелон этот еще долго мелькал на горизонте. Загнали в тупик несколько вагонов, в которых ехала телеграфная команда. Придерживая левой рукой шашку, решительно отмахивая правой, шагает вдоль путей начальник команды, средних лет штабс-капитан. Явно с раздражением спешит выяснять причину задержки – в этом Петя за время пути уже научился разбираться и теперь, наблюдая, улыбнулся краешком губ. Вот вывалили из соседней теплушки музыканты. Эти решили скоротать задержку по-своему – уже через несколько минут пространство между двумя рядами поездов огласилось бравыми звуками гвардейского марша. Минут через десять один из стоявших составов дернулся, громыхнув сцепкой вагонов, и пополз, набирая ход. Из открытой двери проплывавшей мимо теплушки, будто отвечая музыкантам, прекратившим играть оттого, что пришел в движение поезд, заливисто ударила балалайка. Вынырнув из-под неподвижно стоявшего на другом пути вагона, рванул наперерез уходящему эшелону молодой солдатик с котелками в обеих руках. Товарищи, бережно приняв сначала наполненные котелки, затем втащили внутрь и его. И вот уже снова мимо Веточкина, наблюдавшего все эти сцены с открытой площадки, потянулись бесконечной вереницей платформы с горными пушками, эшелоны с продовольствием и фуражом, интендантским имуществом и амуницией, вагоны со снаряжением и боеприпасами, мелькали иногда вагоны штабные, но по большей части обычные теплушки с людьми и лошадьми. И так продолжалось изо дня в день, с раннего утра и до поздней ночи. Впрочем, железнодорожное движение не замирало и ночью – ворочаясь на своем месте, Петя слышал, как вокруг него снаружи все громыхало, лязгало, иногда ревело, отрывисто звучали команды, приглушенно ржали лошади и, безразличные ко времени суток, повелительно и громко свистели паровозы.
Месяц май принес, наконец, радостные вести с театра боевых действий. На выставленных нашим заградителем «Амур» минах перед Порт-Артуром подорвались два японских броненосца – «Хатсусе» и «Ясима». Причем первый затонул на глазах у всех в течение нескольких минут, повторив печальную судьбу «Петропавловска». Потерю второго броненосца японцы официально не признают, но по слухам он тоже затонул во время буксировки в открытом море. В тот же день в результате аварии пошел на дно легкий японский крейсер «Иосино». На нашей артурской эскадре заметное оживление, крейсера и миноносцы выходили в море, но противника не обнаружили.
– Даешь Артур! – гудели в прицепленной к сборному составу теплушке запасные матросы. Вновь призванные на военную службу, они самовольно соорудили себе золотые буквы «А» на погоны, что должно было означать их принадлежность к артурской эскадре. Моряки оказались попутчиками чрезвычайно беспокойными. Узнав, что в блокированный Порт-Артур им не попасть и теперь остается только держать путь во Владивосток,
«А что, вот бы и вправду попробовать», – думалось Веточкину. В своем воображении Петя уже рисовал, как он, выполняя секретное задание, пробирается с донесением в осажденный Порт-Артур.
Длинными майскими днями и короткими ночами поезд споро шел по сибирским просторам. Прогромыхал под вагонными колесами огромный мост через Енисей. Как завороженный смотрел Веточкин на это воплощенное в металле чудо инженерной мысли. Промелькнули по пути следования города Уяр, Тайшет, Нижнеудинск. Несколько задержались в Иркутске – впереди скопилась порядочная пробка из эшелонов. Действовавшая паромная переправа через Байкал не справлялась с выпавшим на ее долю объемом перевозок. Когда дошла очередь до них, Веточкин с верхней палубы огромного парома смотрел на загонявшиеся в трюм по рельсам вагоны. Петя не переставал удивляться, как за короткий срок (всего-то с конца прошлого века!) успели проложить в этих глухих местах железную дорогу, пробить туннели, наладить инфраструктуру, да еще и создать такой вот удивительный паром, способный перевозить на восточный берег Байкала в своих многоэтажных внутренних отсеках целые эшелоны. Чувствуешь себя прямо библейским Ионой во чреве кита… А ведь еще строят Кругобайкальскую железнодорожную ветку! Это ускорит перевозки… От своих наблюдений и размышлений Веточкина оторвали громогласные крики ура, огласившие верхнюю палубу.
– Что, что случилось? – живо поинтересовался Петя у сопровождавшего запасных матросов флотского лейтенанта.
Тот с довольной улыбкой вынул из-за отворота шинели свежую газету:
– Вот, полюбуйтесь…
Петя впился глазами в текст. «Под Порт-Артуром на минах, установленных миноносцем «Сердитый», подорвался и затонул японский бронепалубный крейсер «Такасаго». Отличился некий лейтенант А.В. Колчак…»
«Ай да молодец этот лейтенант А.В. Колчак!» – похвалил мысленно отважного офицера Веточкин и продолжил чтение.
«2-я Дальневосточная эскадра, несмотря на чинимые англичанами всевозможные препоны, благополучно прошла Суэцким каналом в Индийский океан… О судьбе отряда адмирала Макарова по-прежнему достоверных сведений нет…»
Проследив взглядом вместе с Петей за последним абзацем, лейтенант забрал газету и со словами «Макаров – гений!», заговорщицки подмигнув Веточкину, отошел в сторону. Несмотря на приблизившееся вплотную лето, на палубе было весьма свежо. Раскатав скатку, Петя набросил на плечи шинель и стал смотреть на прозрачные волны за кормой…
После перехода на пароме через Байкал поезд был переформирован на станции Мысовой. Постояв в Чите, очередной сменившийся паровоз бодро потянул за собой состав в сторону станции Карымской. Наконец въехали в Маньчжурию. Веточкин не отходил от окна, предчувствуя скорое окончание своего путешествия. Впереди были река Сунгари и Харбин. Здесь начинались тылы нашей Маньчжурской армии. Да и сам Харбин был в значительной степени русским городом. Если не считать суховеев, налетавших время от времени из маньчжурских степей, да специфической архитектуры, сочетавшей в себе китайско-русский стиль, Петя решил бы, что прибыл в какой-нибудь из уездных городов, например, Малороссии. Харбин был наводнен русскими военными всех родов оружия. Его узкие улочки патрулировались драгунскими и казачьими разъездами, по деревянным мостовым деловито спешили офицеры, чиновники, врачи. Работали русские и китайские лавки, сверкали витрины солидных магазинов, прогуливались обыватели вполне европейского вида, родным перезвоном колоколов огласилась площадь у православного храма. Из местной экзотики бросались в глаза изогнутые скаты крыш на китайских фанзах да обилие рикш вместо привычных извозчиков, в которых здесь ощущался явный недостаток. Команда не попавших в Порт-Артур моряков отправлялась дальше из Харбина во Владивосток. Флотский лейтенант учтиво распрощался с Петей, пожелав ему счастливого пути. Вольноопределяющийся Веточкин отметился в комендатуре и, получив сведения о поездах ляоянского направления, теперь неспешно шел по пыльному летнему городу с туркестанским мешком на одном плече и шинельной скаткой на другом. Было очень жарко, солнце палило вовсю, и если бы не приобретенная заблаговременно по совету бывалых попутчиков еще в Чите белая парусиновая фуражка с широким матерчатым козырьком, Петю, наверное, вскоре хватил бы тепловой удар. Извозчики как назло не попадались, а ехать на рикше Веточкину отчего-то показалось неудобным – люди все-таки, как же на них ездить?..
До очередного поезда была еще масса времени. Едва тащившийся по харбинским улицам доброволец размышлял, где бы ему перекусить, когда совершенно случайно стал свидетелем весьма неожиданной сцены. Грузную фигуру, сидящую на корточках, утиравший пот со лба Петя заметил в безлюдном, залитом белым солнцем переулке сразу. И сразу же опознал в ней своего соотечественника. Солидно одетый человек, поставив большой дорожный саквояж прямо на деревянную мостовую и зажав под мышкой дорогую трость с набалдашником, пытался пальцами соскрести с настила улицы какой-то маленький блестящий предмет. Подходивший Петя только успел лениво подумать, что это занятие совершенно не вяжется с внешним обликом солидного господина, как вдруг над головой сидевшего раздался дружный залп из револьверов. Пули с визгом пролетели над переулком и впились в глинобитную стену, расположенную напротив окон, из которых был произведен залп. От неожиданности Петя выронил вещмешок и скатку одновременно и застыл с раскрытым ртом. Машинально Веточкин похлопал себя ладонями по ляжкам, безразлично сдвинул кобуру приобретенного еще в Петербурге револьвера с правого бока на поясницу и залез в карман шаровар, извлекая большой клетчатый носовой платок. Потом закрыл рот, да так и остался стоять с платком в руке. Солидный господин, громко вскрикнувший при выстрелах, шлепнулся на упитанный зад и, подобно Пете, молча застыл в оцепенении. В возобновившейся тишине из открытых окон прозвучал поучительный голос:
– Не ты положил, не тебе и брать!
Затем через дверь как ни в чем не бывало вышли несколько молодых мичманов и, на ходу пряча револьверы под полы форменных сюртуков, преспокойно пошагали вверх по переулку. Последний из морских офицеров, лихо развернувшись на каблуках, склоняясь в шутовском полупоклоне, бросил таращившему глаза грузному господину:
– А рублик приберите. Вам за беспокойство!
Разразясь хохотом, вся компания скрылась за поворотом. Петя наконец сделал несколько шагов вперед. Наклонившись к господину, встретился с ним взглядом и произнес не совсем к месту: