Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни
Шрифт:
Полковник Грузинов, принявший командование над войсками МВО, со штабом в присутствии комиссара Временного правительства М. В. Челнокова.
Не менее интересный «репортаж» с московских улиц записал в дневник Н. П. Окунев:
«Я лично слышал одного такого, который, бегая по кучкам, торопливо восклицал: «Товарищи, погромы, безусловно, воспрещены, и если они начнутся, то их сделают переодетые городовые».
«Одетых» же городовых — нигде, нигде не
События уже первого дня революции в Москве со всей очевидностью показали, что городская полиция не стала защищать гибнущий режим. Газета «Русские ведомости» сообщила о таком факте: в одном из переулков Каретного ряда было собрано большое количество городовых. Им пытались раздавать винтовки, но они отказались их брать. И что характерно, в тот момент, когда городовых посылали в бой, полицейское начальство подобно самым чутким обитателям тонущего корабля готовилось пуститься в спасительное бегство.
Полицейские участки, лишенные единого руководства из градоначальничества, оказались полностью дезорганизованы. Большевик К. В. Островитянов, которого 1 марта вместе с несколькими товарищами перед отправкой в Бутырскую тюрьму привели в полицейский участок, вспоминал увиденное:
«Приходим в Сокольнический участок. Там стоит невообразимая суматоха, звонят телефоны, снуют какие-то люди в гражданском, растерянно бегают приставы и городовые. Наш конвой постепенно разбредается. А мы стоим и ждем. Чего? Вдруг как-то сразу, точно сговорившись, понимаем, что им не до нас. Забираем вещи и выходим на улицу».
Судя по сообщениям газет, именно 1 марта начались аресты полицейских чинов. Вот фрагмент репортажа с Тверской улицы, опубликованного на страницах «Утра России»:
«— Везут! Везут! — раздаются крики. Толпа устремляется к Тверской. Над головами людей видны солдаты-кавалеристы с обнаженными шашками, а перед ними резко выделяется красная доска с надписью:
— Долой самодержавие!
Шествие приближается.
Впереди едут извозчичьи сани: правит солдат, а в качестве седока сидит «разоруженный» пристав.
В толпе оживленно комментируют событие.
— Он обнажил шашку.
— Участок разгромлен, полиция разоружена.
Арестованный и конвойные пересекают площадь и выезжают на Тверскую по направлению к дому генерал-губернатора».
В другой корреспонденции той же газеты сообщалось: «Под конвоем солдат и офицеров без конца приводятся в Думу арестованные переодетые пристава, околоточные и городовые».
Н. Г. Петров, командовавший отрядом из студентов и солдат, в своих воспоминаниях также отмечал, что 1 марта Совет рабочих депутатов принял решение о разгоне полиции. На исходе того дня его дружине было приказано, разделившись по два-три человека, разъехаться по городу для ликвидации полицейских участков и организации в них комиссариатов милиции. Когда Петров прибыл в участок, располагавшийся на Сокольническом шоссе, он давно уже был занят вооруженными рабочими вагоноремонтного завода. Но все же основная часть полицейских участков Москвы была занята революционерами в течение 2 марта.
И только одна группа людей не разделяла общего веселья. Это были сотрудники полиции и жандармы, на которых в тот день была открыта настоящая охота. Обыватели, всю жизнь трепетавшие перед городовыми и околоточными, теперь дружно указывали революционным патрулям на «царских сатрапов». Сквозь праздничную толпу двигались бесчисленные процессии: в городскую Думу вели всех полицейских поголовно — начиная от полицмейстеров и заканчивая писарями-паспортистами.
«Часто студенты и гимназисты, вооруженные какими-то игрушечными револьверами и саблями, конвоировали толпу здоровых и бравых городовых и околоточных, — описывал увиденное А. Н. Вознесенский. —
Отряд студентов-грузинов.
Из сыскного отделения на Воскресенскую площадь привели даже полицейских собак (в том числе знаменитого добермана Трефа), украшенных красными лентами и бантами. Московские газетчики утверждали, что какая-то часть полицейских была разыскана и задержана с помощью четвероногих сыщиков. Это понадобилось потому, что часть бывших стражей порядка успела переодеться в штатское. Рассказывали еще о таком методе: арестованный полицейский указывал на десяток своих коллег, те, в свою очередь, выдавали каждый еще по десятку. Так были выявлены все бывшие подчиненные градоначальника Шебеко.
После регистрации в городской Думе арестованных полицейских и жандармов отправляли в Бутырскую тюрьму. Как раз утром 1 марта посланный в нее специальный отряд в течение дня освободил 350 политических заключенных. На автомобилях их привозили в штаб революции, где они немедленно включались в политическую работу. Воспользовавшись неразберихой, возникшей в тюремном замке, на свободу вырвалось около семисот уголовников. Среди них был жестокий убийца Сашка-семинарист и члены его банды. Правда, какую-то часть беглых преступников революционные солдаты перехватили еще на Бутырском шоссе. Если верить газетам, около пятисот уголовников были арестованы буквально на следующий день при облаве на Хитровке. Для розыска остальных понадобилось несколько дней.
Единственным служащим полиции, кого не удалось отыскать, был начальник московских сыщиков К. П. Маршалк. Не зря, видимо, при сыскном отделении имелись специальная гримировальная комната и костюмерная, с коллекцией одежды на все случаи жизни. А соседу Маршалка по дому в Гнездниковском переулке, градоначальнику Шебеко, революционеры оставили «привет»: двери подъезда украсили звездой из алых лент и вывесили красный флаг.
Тех полицейских, кому не хватило места в Бутырках, отправляли в Таганскую тюрьму («Каменщики»), в арестный дом, на гауптвахту. Однако количество арестованных было столь велико, что многих «сатрапов» пришлось разместить под стражей в кинотеатрах, ресторанах и других подобных местах, наскоро приспособленных для этой цели. Например, в ресторане Егорова находились под стражей триста человек, в знаменитом «Тестовском» — около двух сотен.
Освобождение политических из Бутырской тюрьмы.
Арестованных помещали в камеры без учета прежних чинов и званий. В одной компании могли сидеть жандармский ротмистр, полковник-пристав, околоточный и городовой. Кормили всех одинаково — щами и кашей. Для арестантов, находившихся вне тюрем, пищу готовили в одном из трактиров, и оттуда развозили в походно-полевых кухнях, прицепленных к автомобилям. Всем бывшим полицейским было разрешено получать провизию с воли. Свидания заключенных с родными допускались с особого разрешения.