Повторение пройденного
Шрифт:
Я ничего не понял. Кроме одного...
– А чему ты так радуешься? У человека беда, а ты радуешься?
– Я радуюсь? Да чему мне радоваться, когда у меня неприятность, сказал Володя с явной обидой.
– Ты подумай, какое свинство! Получаю письмо от отца, а он пишет: пришла твоя посылка, открываем, а в ней два кирпича. Обычных кирпича! Представляешь! Мне бы этих почтовых сук увидать! Хорошо хоть, что вторую и третью в целости получили. Вот как наживаются за наш счет, гады!..
После Одера и Бреслау артиллерийскому корпусу, который мы обслуживали, дали
Странная штука - отдых на войне. Подворотнички пришили, форму, как могли, привели в порядок. Устроили из пустой бочки вошебойку - переморили насекомых. Посмотрели фильм "Серенада солнечной долины", протопав до места демонстрации этого фильма шесть километров и столько же обратно. Саша проявил инициативу - устроил три политинформации...
Наконец команда: "По машинам!"
К вечеру, после долгих скитаний по размытым и разбитым дорогам, мы выехали на автостраду и не поверили своим глазам. Перед нами был огромный указатель: "На Берлин. 331 км".
С наступлением календарных весенних дней погода в Германии испортилась. Март встретил нас снежком и морозами по ночам, которые уже никого не устраивали. Апрель начался с дождей. Всюду - слякоть, мерзопакостная, удручающая. И все же не она определяла настроение. Триста тридцать один километр до Берлина - это казалось чудом. А мы все двигались и двигались вперед. Второй день в пути.
В дни наступления мы превращались из отдельного разведывательного артиллерийского дивизиона (а теперь к этому длинному названию официально прибавились слова "прорыва РГК" - Резерва Главного Командования - и плюс полученное нами за бои на юге Германии название "Силезского") в обычную моторизованную пехотную часть. Артиллерия, которой мы приданы, била по противнику прямой наводкой, и потому наша работа никому не нужна. А все же, раз нас торопили вперед, мы были нужны!
Пока же мы отбивали атаки каких-то оголтелых вражеских частей, оставшихся глубоко в тылу наших войск, ловили пленных и сопровождали их на сборные пункты, вели политпросветработу среди цивильных немцев и, наконец, - самое скучное в условиях войны!
– чертили кальки и карты в штабах артполков и дивизий, где не хватало своих топографов.
И все это в пути, в движении, когда события подгоняли на северо-запад, где уже вовсю, судя по сводкам, действовал 1-й Белорусский.
Каждый день мелькали названия городов и селений - Бунцлау, Рейзихт, Гайнау, Гроткау, Нейпштадт, Фридлянд, Эндерсдорф, Кальке. На карту лучше не глядеть: мы крутили то вперед, то назад и опять вперед. Пусть так. Был бы маршрут, а обсуждать его не наше дело. И опять названия - Форст, Госта, Дрешниц, Шефенберг, Котбус. Позади - Нейсе, впереди - маленькая, юркая Шпрее.
Цвели сады. Яблони, вишни. Лепестки их цветов осыпались - вздрагивали земля и небо. В небе наши "петляковы" и немецкие "мессеры". А на земле танки, самоходки, "катюши"... Трудно понять, где кончалась одна колонна, где начиналась новая. Дороги и поля гудели, и только у переправ колонны замирали, вливаясь в одну - на мост.
В воздухе перемешаны все запахи: весны, гари, зелени, бензина, крови,
– Скоро с союзничками встретимся. Часа через три!
– говорил младший лейтенант Заикин, когда мы миновали мост через Шпрее.
– Они в Дессау.
Это он говорил утром двадцать второго апреля.
Через час наш маршрут изменился. Мы повернули чуть назад и направились строго на север.
– Идем к Первому Белорусскому, - пояснил майор Катонин.
Фронты существовали на картах, а на земле их определить было трудно.
Наш дивизион остановился в Барате. По улицам брели наши солдаты. Темнело. Начал моросить дождь.
Мы с Сашей отправились в штаб артбригады - чертить карты.
– Хлопцы, вы с какого - с Первого Белорусского?
– спросил я проходящих мимо солдат.
– С Первого Украинского.
Пошли дальше.
– Славяне, с какого - с Первого Украинского?
– поинтересовался Саша.
– С Первого Белорусского.
На улицах темень. В темноте двигались войска. В темноте сновали люди. А городок, кажется, красивый, тихий.
Навстречу нам шагала колонна. Слышалась немецкая речь.
Саша вскинул карабин, я - автомат.
Потом сообразил:
– Подожди ты! Это пленные...
Пленные немцы шли в строю. Впереди офицер. Другой, с фонарем, сбоку, подсчитывал ногу:
– Айн-цвай! Айн-цвай!
Мы смотрели на них, рассмеялись.
– Гитлер капут! Аллес капут!
– кричали немцы, увидев наши лица.
И опять мы шли вперед, и опять:
– Славяне, с какого - с Первого Украинского?
– С Первого Белорусского.
– Хлопцы, с какого - с Первого Белорусского?
– С Первого Украинского.
У дверей двухэтажного дома - часовые. Толпились солдаты, офицеры.
– Здесь штаб Сто девяносто четвертой?
– спросил я.
– Ты?
Из толпы выскочила Наташа.
Мы молчали и глупо улыбались.
– До Берлина сорок километров!
– вдруг сказала она.
...Мы возвращались с Сашей поздно. Наших в городе не было. Дивизион перебрался в лес - по соседству с местечком Нейхоф.
Побрели туда, под дождем, по грязи.
В лесу уже все спали. Лишь мокли часовые. И Володя, видимо промерзший до костей, танцевал на посту у знамени.
– До Берлина-то сорок километров осталось, - сообщил ему Саша.
Володя преобразился:
– Хрен с ним, с Берлином. Здорово, что пришли. А я уже было совсем промок!
Боевой порядок опять менялся. Только что мы смотрели в стереотрубу: домики, сад и спокойно прогуливающиеся немцы с котелками, а один и с губной гармошкой, и даже плакаты на стенах домов, призывающие вступать в ряды фольксштурма, а когда перевели трубу влево - немецкая гаубичная батарея и опять обед: немцы питаются точно по расписанию... Возле рощицы, еще ближе к нам - звуки музыки. Звуки доносятся и до нас, трофейные для немцев, знакомые, родные - нам: "Полюшко-поле", "В далекий край товарищ улетает..." - Голос Бернеса, а затем Лемешев - "Сердце красавицы склонно к измене и к перемене..."