Повторение пройденного
Шрифт:
Вдоль дороги встречались временами обгорелые остовы танков — немецких и наших, начисто сожженные и уничтоженные села — такие пустые и холодные, что казалось, чистое поле уютнее их.
И чем дальше они шли, тем сумрачней становились лица, тем приглушеннее разговоры.
Первый большой привал был сделан километров за двадцать от начала пути.
— Не ешь снег, — толкнул Матросов Копытова. — Спятил, что ли? Так и до фронта не дойдешь, свалишься под кустом!
Они были знакомы и раньше, в училище, но дружбы между ними не было, принадлежали они, как говорится, к разным компаниям, да и к разным ротам, — Матросов к пятой, а Копытов к шестой, а это в армии условие немаловажное. Здесь же,
— Горит все внутри, Саня, — пытался улыбнуться Копытов. — Пить хочу — сил нет.
— Да ты что! — чуть не закричал Матросов, — заболел?!
— Тише ты, я одному тебе сказал. Может, обойдется еще. Мне бы до позиции дойти. А там, — он пытался хорохориться, — в бою подлечат! Сто граммов в зубы — и пошел!
Невысокий, худенький Копытов был в училище одним из самых бесперспективных курсантов, и когда пришел приказ отправить половину личного состава в действующую армию, его без колебаний включили в состав маршевой роты. Матросову пришлось труднее, — сам начальник училища полковник Рябченко запомнил его в деле на стрельбище и потом время от времени интересовался его успехами. Колючий курсант, оказалось, был любим товарищами, играл на гитаре, пел несильным, но приятным голосом, но, самое главное, было в нем что-то командирское — и в голосе, убежденном и твердом, и самой манере держать себя, потому-то Матросова и оставили в училище — доучиваться на офицера, и ему стоило немалых трудов добиться отправки на фронт.
— Погоди, — сказал Матросов, — я сейчас!
Он принес котелок с чаем, достал галеты, протянул Копытову: ешь. Подошел Белов и, привалившись спиной к толстой сосне, обжигаясь, стал отхлебывать из котелка горячий чай.
— Ты ведь детдомовский, Саня? — спросил Копытов.
— Детдомовский.
— И я детдомовский.
— Правда? — удивился Матросов. — Мы с тобой как свояки, значит? А откуда ты?
— Из Оренбурга. Друзья мы, значит, с тобой по несчастью.
— Да, — сказал Матросов, — хотел бы я, как Белов наш, годок, да что там, месяц пожить, чтоб и отец, и мать, и дружная семья, и все такое...
— Вот кончится война, — сказал Белов, — поедем мы с тобой к моим, заживем вместе. Ты в индустриальный поступишь, знаешь какой институт? Сам Серго Орджоникидзе его основал! Перед самой войной — такой дворец для него построили, не институт — огромный музей!
— А что? И поедем, — сказал Матросов мечтательно, — я технику люблю. Машины, станки, запах металла...
— А если б мне выбирать, я бы поваром стал, — сказал Копытов. — Хорошим поваром, в хорошей столовой — прекрасно! И отожрался бы за всю свою жизнь! Несытая она была...
— Ты, Саня, в каком детдоме был?
— В разных.
— А больше всего?
— В Ивановском детдоме жил.
— Это где?
— Под Ульяновском. Говорили, бывшее имение князя Оболенского. Мы жили на краю парка, в двухэтажном таком флигеле. Жизнь была там хорошая, спокойная. Сами пахали, сами сеяли, сами овощи растили, сами сено косили, летом на Волгу ездили купаться... У нас летний лагерь был возле села Каменки, жили в шалашах, палатках. Берег песчаный, красивый, Волга широкая…
...После привала они шли молча. Устали, было не до разговоров, и смеркалось к тому же, а в сумерки человек как-то вдруг остается наедине с собой, даже если справа и слева, и сзади, и впереди шагают твои товарищи.
Шел Копытов, было ему зябко и ломило кости, вспоминал он вот такое же холодное свое беспризорное детство.
Шел Белов и думал о родном городе Свердловске, таком красивом весной, да и зимой тоже, если разобраться.
Шел Матросов. На привале вспомнилось ему совсем, казалось, забытое детство в Ивановском детдоме, и он
Он чуть слышно, про себя, запел старую, самую любимую песню своего детства:
Раскинулось море широко,
Лишь волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далеко,
Далеко от нашей земли…
* * *
— Туда никак нельзя сейчас добраться, — сказал мне Коля Михайлов, секретарь Великолукского горкома комсомола. — Я звонил в Локню, мне сказали, что последние лесовозы прошли оттуда по вдрызг разбитой дороге несколько дней назад.
Видно, у меня вытянулось лицо, потому что Коля сказал:
— Да ты не расстраивайся, правда, посмотришь в музее фотографии, там у них схема есть, кто где был, где дзот стоит…
Помолчали.
— Тебе очень нужно, значит? — в нерешительности сказал он. — Есть вообще-то один вариант. На днях туда туристы с радиозавода собираются пройти на моторных лодках, — сказал он. — Первый такой поход. Можно и попросить...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Совинформбюро
Утреннее сообщение от 19 февраля 1943 года.
«...отступая через деревню Новоселовская Курской области, немецко-фашистские мерзавцы ограбили мирное население, группа гитлеровцев ворвалась в дом колхозника Дмитрия Селеденко, схватила его пятнадцатилетнего сына и учинила над ним зверскую расправу. Бандиты подожгли дом колхозницы Евдокии Лелиной. Когда колхозница и ее дочь выбежали из горящего дома изверги расстреляли их из автоматов...»
На исходе были вторые сутки марша. За плечами оставаясь километров девяносто. Бойцы заметно устали, давно осталась позади гладкая и утрамбованная дорога. Роты менялись порядком, впереди ставили самых сильных, самых выносливых — пробивать путь. Буксовали, утопая в снегу, машины, на которых везли боеприпасы, ротные пулеметы, минометы. Устали лошади. Постепенно сотни килограммов холодного металла перекочевали на плечи бойцов. Теперь никто не шел налегке: один тащил минометную плиту, другой — пулеметные станины, третий — коробки с лентами. Колонна растянулась почти на километр, и как ни нервничал Афанасьев, как ни носился вдоль рот Артюхов, — все было бесполезно. Налегке шло только боевое охранение с автоматами наизготовку и гранатами под рукой. Говорили, что здесь вполне можно ожидать немцев, оторвавшихся от своих и пробивающихся к линии фронта.
Прошли села Сивцево, Клетище, Пахомово, существующие теперь только на карте, неотличимые друг от друга пепелища, рубцы на теле земли.
— Знаете, по какой земле мы идем? — спросил агитатор политотдела старший лейтенант Лебедев, подсаживаясь на привале в кружок, где сидели сержант Донской, командир отделения разведчик сержант Жгутов, Белов, Матросов, Копытов. — я здесь жил несколько лет.
— В этих краях? — спросил Копытов.
— Не совсем в этих, километров сто западнее. Вот посмотрите, — он достал карту Псковской области, старую, довоенную. — Вот здесь я учительствовал, в Новоржеве. Городов маленький, тихий, старый. А километрах в тридцати от него святые для русского человека места.