Пойте им тихо
Шрифт:
— Почему ты не хочешь дать адрес — что тут такого?
— А зачем?
— Ну так. Исчезнешь, как в лесу.
Терехов отмахнулся:
— Вот и отлично.
— Не приду я, не волнуйся — но лет через пятнадцать интересно же потолковать друг с другом, правда?
— Ничего интересного…
И не дал адрес.
Валя у Терехова была однажды, однако приехали они тогда на такси, поздно вечером, во тьме кромешной — дома, современные, стояли похожие один на другой.
— Не дашь адрес?
— Ну посмотрим, посмотрим, — уклоняясь, ответил он.
И не дал. Чего он боялся, он и сам не знал.
Прошло два года. Валя жила с другим человеком, потом у нее было что-то еще и разное — и в конце концов она Терехова напрочь забыла. Имя еще как-то держалось, но лица его Валя уже не помнила. И Терехов, в свой черед, постепенно забывал о ней — жил не тужил. Случился, правда, приступ радикулита, который предрекали — его скрутило, соседи вызвали «помощь», помогли вынести и погрузить, после чего машина увезла Терехова в больницу. Поначалу пришлось несладко: Терехов лежал пластом, кричал, звал и два или три раза, издерганный, мочился лишь с помощью катетера, но потом отпустило, прошло. И засияло в больничные окна солнце. И сестреночки были милы. И друзья навещали. И, провалявшись дней десять, Терехов счастливо отбыл домой.
Он, одинокий, конечно же, вспомнил, что предрекала Валя, — и теперь смеялся. Был рад, что государство здорово нас оберегает и что нет нужды жениться лишь потому, что у тебя склонности, быть может наследственные, к радикулиту и к острым приступам.
Но все же он женился. И теперь тоже напрочь забыл о Вале, как забыла о нем она. Чужие люди. Конец.
Роман их был в самом разгаре, когда случилась встреча с тем рослым парнем, — Терехов и Валя возвращались к себе и, кажется, не спешили, кажется, из кино. Столкнулись же с ним они у самого Валиного дома, это точно.
— Валя? — удивился рослый парень и добавил, несколько развязно: — Как живешь?
Валя вся смешалась, и, видно, ей, смешавшейся, послышалось не как, агде живешь?
— Здесь живу. По-прежнему.
— Помню, что здесь… В гости, что ли, зовешь?
А она все показывала дом и окна и все объясняла — здесь, дескать, живу, и получилось, что она его приглашает, хотя она не приглашала его вовсе. И тогда парень поплелся и пошел вместе с ними, от нечего делать пошел. Так получилось. Ситуация была предельно ясной. Все трое сидели за столом, и говорить им было не о чем.
Появился на столе чай, и какие-то слова, возникая, все же стали налаживаться — о кино, о погоде.
Парень вдруг засмеялся:
— Смотри-ка. Это ж моя книжка.
И точно — одна из книг была его, когда-то, в свое время, он ее здесь забыл.
— Твоя, — с готовностью и даже спешно подтвердила Валя. — Твоя. Ты тогда забыл ее, бери.
— Возьму.
— Бери. Конечно, бери.
И тут Терехов (он сидел молча) услышал в ее голосе что-то такое, чего не слышал, — испуг и жалкость, в том самом сочетании. Это было удивительно, но втрое удивительнее ему были его собственные, Терехова, слова, которые тут же и как бы сами собой последовали, — тут-то, кажется, в Терехова и вошло нечто, вошло глубоко, и названия этому не было.
— Как
А парень продолжал:
— С некоторыми приходится скандалить — не отдают книгу, и все.
— Как же не отдать… Твоя же книга. Как это не отдают, — Валя, потерявшаяся, сыпала слова одно за другим; она была сама готовность, сама уступчивость.
Что-то повисло в воздухе, и Терехов не знал — что.
— А ведь эта тоже, кажется, моя книга, — продолжал парень. С этаким смешком продолжал он. — Моя…
Книга была на этот раз не его, дешевенький томик Есенина, — Терехов видел и помнил, как Валя ее покупала. В букинистическом.
Валя вспыхнула и тут же заспешила:
— Бери, — у нее даже руки задрожали. — Бери. Конечно, твоя… Бери.
— Моя, — посмеивался парень. — Моя книга.
— Да. Правда, правда, — тараторила Валя, — твоя… И как так получилось, прямо не знаю.
Терехов заметил тогда же еще кое-что — глаза парня: мелькнула в них и, мелькнувшая, уже не уходила небрежность, бесцеремонность, что ли, когда с человеком позволено, дескать, и так, и этак. Как хочешь. Большего-де она не заслуживает, такой человек… Чувство, хотя уже и узнанное, было Терехову в новизну: он сидел подавленный. Он понимал и знал лишь то, что, как и Валя, он готов отдать сейчас все, что на книжной полке и вне ее тоже, лишь бы человек этот, встреченный ими и вторгшийся, ушел по-тихому. Лишь бы исчез.
И тот ушел. И исчез.
За месяц или полтора случай будто бы выветрился, но однажды Терехов, придя к Вале, сказал, как говорил обычно: «Пойду в гастроном. Слетаю. Надо же купить чего-то на вечер», — а она увязалась за ним. «Валя, я сам схожу», — сказал Терехов и остро почувствовал, что ее сопровождения он почему-то не хочет. Он даже не понял почему. Даже удивился, как удивляются самому себе.
Обычно за покупками ходили то он, то она, но не вместе — так получалось.
— Посиди дома — одному в магазине проще, — говорил Терехов и слышал свой собственный странный голос.
— Ничего не проще.
Он шел с сумкой, Валя шла рядом — и впервые он понимал, что на них смотрят. Их видят.
— Может быть, вернешься? — попросил он.
— Н-нет, — сказала она, жмясь к его плечу.
— Ну хотя бы иди прилично.
— Что тут такого?
— Мы на улице все же. Не дома.
Он в меру попал, задев ее словом и царапнув, — теперь она не висла и не ластилась к нему, просто шла рядом. Постукивала каблучками. «Замухрышка, конечно, — подумал неожиданно Терехов, — но ведь знакомых вокруг никого…»
И только подумал, как увидел, что в гастроном входят они — Виктор и его жена Саня… может, и не они (откуда им быть в этом районе), может, совсем другие люди, однако испарина, влажная, уже выступила на лбу Терехова. «Да что это со мной?» — с каждым шагом он удивлялся себе все больше.
Он сказал ей — нет, в тот отдел мы не пойдем.
— Ты же хотел вина купить, — Валя улыбнулась.
— Мало ли… и без вина можно.
— А сахар?
Ответить тут уж было нечего, и он не ответил, он просто затоптался на месте, ноги не шли, а Валя тянула его за руку, звала: