Поющая в башне

Сойфер Дарья

– ОТОЙДИ ОТ НЕЕ!
– рявкнула Варя.

Они не раз в институте работали с преподавателем над силой звучания в нижнем регистре. И теперь из самых недр девушки раздался мощный глубокий крик, от которого у нее самой зазвенело в ушах. Мальчик от неожиданности стих, увидел ее и кинулся к ней со всей быстротой своих маленьких ножек. Она подхватила его на руки и прижала к себе, а булочки, подпрыгивая, покатились по полу.

– Убирайся из моего дома, тварь!
– пьяная мамаша попыталась приблизиться к Варе.

– Нет, мама, не трогай ее!
–

Катя вскочила и заслонила собой девушку.
– Варя ничего не сделала!

– Ты!
– вопила алкоголичка.
– Ты настроила их против меня! Из-за тебя она разбила мою водку! Сука!

– Катя, бери Ваню, и бегите к бабе Зине. Быстро.

– Но она ведь...

– Быстро. Мне ничего не будет.

Заторможенно от изрядного количества выпивки женщина смотрела, как ее дети выбегают из комнаты.

– Кто ты вообще?..
– начала было она, но Варя больно ухватила ее за запястье, отчего та невольно разжала пальцы, и ремень выпал на пол.

Быстро подхватив злосчастное орудие, девушка со всей силы хлестнула соседку по лицу. На опухшей физиономии выступила багряная полоса. Варя размахнулась снова, - металлическая застежка, свистнув в воздухе, разбила обидчице губу.

– Ты! Никогда! Больше! Их! Не тронешь!
– каждое слово сопровождал новый удар.

От резкого напора пьянчужка не успела опомниться и даже не сопротивлялась. Варя чувствовала на своих щеках мокрые дорожки, но на сей раз плакала не от испуга или тоски, а от гнева. Она толкнула это ничтожество в грудь, и оно, охнув, повалилось на пол. А она хлестала и хлестала, пока не заболела рука. Слезы стекали ей за воротник.

– Я лишу тебя родительских прав, - она склонилась над женщиной и хлопнула ее по щеке, чтобы та смотрела в глаза.
– Они больше не твои. Слышишь? Они. Мои. Дети. Запомнила?

Взгляд был пуст. Где-то на дне подернутых желтоватой дымкой глаз мелькнул страх. Но лицо не выражало ничего. В ней не было больше человека. Она еле заметно кивнула, молча отползла, встала и взяла со стола очередную бутыль с бормотухой. Некоторые животные не понимают слов, зато отлично внемлют силе.

– Где детские документы?
– спросила Варя.

– Мне плевать, - отозвалась та, но спустя мгновение все же лениво махнула рукой в сторону комода.

Девушка достала из верхнего ящика помятые грязные бумажки, выудила из стопки нужные свидетельства и полисы и поспешила к детям. В коридоре, грязный и затоптанный, лежал любимый Ванин медвежонок. Она подняла его и вышла на улицу, но по пути поскользнулась и упала на заснеженную дорогу. Ее накрыл отходняк: тело било крупной дрожью, ноги не слушались. Никогда в своей жизни она не поднимала руку на человека. Да что там - ни на какое живое существо. А теперь жестоко отходила ремнем женщину. Пусть даже ту, которая заслужила. Варя схватилась за живот, и ее вывернуло. Вытерла лицо снегом, даже горсть положила в рот и прожевала, чтобы отбить мерзкий металлический привкус, поднялась и, расправив плечи, пошла домой.

Это был последний раз, когда Катя и Ваня видели биологическую

мать. Весь февраль они жили у бабы Зины. Михаил привозил Варе зарплату, о детях знал, но ничего не говорил. Просто пожимал плечами. Те редкие дни, когда он наведывался в деревню, он проводил с друзьями детства. Уходил на тот край, что ближе к школе, и возвращался только чтобы попрощаться. Баба Клава, которая как раз была оттуда, по секрету сообщила Варе, что Миша наведывается к Любашке из второго дома. Та мужика своего выгнала и в одиночку растила дочь, а теперь, якобы, хочет Зинкиного сына охомутать. Сплетни Варя никому не передавала. Ей было безразлично, куда ходит Михаил, главное, чтобы он не возражал против детей.

Но на февральские праздники хозяйский сын приехал с супругой. Свету он о ребятах не предупредил, поэтому был скандал.

– Мало ли, у кого мать пьет!
– кричала она на мужа, закрывшись в комнате.
– Что теперь, всю деревню тут соберем? Устроили приют. А кормить на что? А одевать? Сиделка наиграется и свалит, а нам что прикажешь делать?

Варя попросила Катю увести братика в ванную. Только там они бы не услышали семейную ссору. Старая межкомнатная дверь со стеклом, завешенным ситцевой тряпочкой, плохо справлялась со звукоизоляцией.

– Да пусть побудут немного, глядишь, Наташка протрезвеет.

– Как же, протрезвеет она. Здесь у вас кто начал, тот только в могиле пить бросит. А детей куда? Или мать твоя будет с ними сидеть? На девятом-то десятке? Где ты вообще эту девицу нашел? Ладно, эта перечница старая из ума выжила, но девица-то, ты посмотри какая наглая! Конечно, легко быть доброй за чужой счет. Быстро она освоилась! Вещи мои трогала, свитер брала. Я не удивлюсь, если она бабку надоумит дом ей переписать. А что ты на меня так смотришь? Стоит он, глаза свои рыбьи на меня пучит. И останешься без всего, помяни мое слово.

Варя понимала, что слушать чужие разговоры - не комильфо, но деревенская акустика не оставляла ей выбора. Она подошла к двери, распахнула ее и обратилась к Светлане:

– Мне не нужен дом Зинаиды Федоровны. И на детей я трачу только свою зарплату. Не волнуйтесь, я их не оставлю здесь. Если Вы решите меня уволить, я заберу их с собой.

– Что Вы, Варвара, Вас никто не собирается...
– нерешительно попытался вставить слово Михаил.

– И с какой это стати ты их заберешь? При живой-то матери? А? У тебя нет никаких прав.

Варя смотрела на катышки помады в уголках рта своей обвинительницы.

– Это мое дело. Не Ваше. Хозяйка дома - Зинаида Федоровна, и пока она позволяет, дети будут здесь. Если хотите, я могу доплачивать и за электричество, которое на них уходит.

– Стоило делать это с самого начала!

– Свет, ну чего ты, пусть побудут пока...
– Михаил тронул жену за локоть, но та тут же с отвращением сбросила с себя его руку.

– «Ну-ну», - передразнила она его.
– Только и можешь ныть. Убожество! Вези меня домой, ни минуты здесь не останусь. Наверняка от них здесь повсюду вши.