Поют черноморские волны
Шрифт:
Вечером мы бродили с Людой по зеленым улицам и бульварам Софии. Неяркий свет фонарей пробивался сквозь густую листву лип и каштанов, причудливо, бликами, освещая встречных, создавая трепетную мозаику на тротуарах. София благоухала, как необъятный сад, и дом, где живет семья Люды, также окружала роща старых и молодых деревьев. Здесь ждали нас архитектор Тодор — муж Люды, его старый отец — рабочий-металлург, приехавший в гости с Кремиковского комбината, братья Тодора, друзья, подруги Люды, знакомые. Детей дома не было: они вместе с детским садом жили на даче, у подножия Витоши.
Почти все говорили по-русски, да и без того язык Болгарии понятен нам. Все дышало здесь уверенным счастьем, всех интересовала работа друг
Рассматривали фотографии простых изящных зданий, хвалили их, а Тодор говорил о Советском Союзе, где он учился, о «добрых» кварталах (так называл их Тодор) Москвы, Дубны, городов-спутников, Киева. Все обращались к Люде и, смеясь, называли ее «доброй феей» Тодора, а кто-то предложил шуточный тост «за виновницу проникновения советских влияний в болгарскую архитектуру».
Строго-справедливая с детских лет Люда запротестовала. И когда она, поднявшись, заговорила, мы узнавали ее еще больше, нашу школьницу и студентку, всегда любившую прояснить все «до конца». И, конечно же, Люда сейчас выразит свою мысль стихами. Так и случилось.
— Вместо всяких ответных слов я прочту вам, драги приятели, стихотворение Симонова «Любовь», — сказала Люда, и гости дружно и шумно одобрили хозяйку.
Случается, в стране другой Среди людей сидишь, как свой, Неважно — ты или другой, — Сидишь, до слез им дорогой За то, что ты — не просто ты — Есть люди лучше и умней, — За то, что есть в тебе черты Далекой родины твоей…Люда читала медленно, чтобы донести смысл слов, читала искренне, как всегда, стремясь чужими стихами выразить свои мысли и думы. И гости хорошо понимали нашу Люду, ее волнение заражало.
И будто вся твоя страна В гостях в их комнате сидит… Себе не вздумай, не присвой Всей силы этих чувств людских, Знай твердо, что виновник их Не ты — народ великий твой…Поздним вечером, когда гости разошлись и уютная небольшая квартира Люды и Тодора стала вдруг просторной, мы увидели в вазе у раскрытого в сад окна не замеченную раньше большую кисть черемухи с сухими, уже черно-красными ягодами.
— Уральская, — обрадовались мы.
— Нет! Это маленькое софийское открытие Люды, — улыбаясь, ответил Тодор. — Но сама она лучше расскажет об этом.
В рассказе Люды не было ничего особенного, но он взволновал нас какой-то затаенной грустью, чистой и негасимой тоской по Родине. В ней, в этой тоске, не было гнетущей печали — так грустят о матери родной, каким бы счастьем ни был окружен человек вдали от нее.
— В воскресенье мы любим всей семьей выезжать в лесопарк на горе Витоша, неподалеку от Софии, — начала Люда, удобно усевшись на низкий длинный диван. — Это чудесное место — вам обязательно нужно побывать там. И, конечно, не только у «Белой воды» и «Старческих полян» — непременно поднимитесь до «Золотых мостов»! Мы с девочками особенно любим сидеть у этого грандиозного каменного потока — там так красиво и так много цветов. И вот представьте себе мою радость! В один из дней, гуляя с детьми среди кустов и рощ Витоши, я вдруг увидела высокий куст рябины! Я касалась гладкой серой коры рябины,
Нагруженные ветками, мы вернулись в город, и весь вечер дети прыгали вокруг вазы с пурпурной кистью, и я учила их петь нашу «Уральскую рябинушку».
Назавтра пришла ко мне подружка-землячка Маша, тоже живущая в Софии, с мужем-горняком. Мы порадовались рябине, вспоминали Волгу и Урал и помечтали о том, как было бы хорошо, если бы здесь росла и черемуха.
— А может, и растет, а мы не знаем, — неуверенно сказала Маша и тут же, загоревшись, стала звонить всем знакомым болгарам.
Маша, кажется, единственная из всех наших русских друзей, живущих в Софии, так и не смогла как следует освоить болгарский язык, но тем не менее не стеснялась этого и энергично вступала в любые разговоры. Болгарские друзья любили Машу и всегда приходили ей на помощь, весело помогая выпутаться из трудной фразы. Люда, смеясь, передала в лицах Машины телефонные разговоры о черемухе.
— Добр ден, другарю Цеянчев! Привет! Это Маша! Заповядайте, будте ласкови, може би ты София бяла черемуха?
— Да-да, черемуха, че-ре-му-ха! — сердясь, переходила она совсем на русский, отвечая на недоуменный вопрос йа другом конце провода. — Моля ви! Пожалуйста! Есть ли, растет ли здесь… тук, близо, наоколо, черемуха? Разбирате ли ме?.. Понимаете вы меня?
Друзья-горняки, не большие знатоки флоры, отвечали, что понимать Машу — понимают, но черемухи никогда в Софии как будто не видели.
— Сами будем искать! — безапелляционно решила Маша. — Нашлась же рябина.
И мы с подругой в свободное время стали рыскать по всем паркам Софии — искать черемуху. Тщательно исследовали все кусты на бульваре Русском, в районе зоосада, на стадионах, методически (разумеется, методу поисков разработала Маша) исследовали мы огромный лесопарк на Витоше. Мы ездили туда и автобусом через село Драгалевцы, и трамваем — через Княжево, добрались до самых «Черни врых» и еще дальше — на зеленую гору Люлин… Черемухи мы так и не нашли.
И, как это всегда бывает в таких случаях, мы забыли в своих поисках лишь об одном софийском парке — о парке Свободы, что у самого нашего дома, в центре города. И представьте, в один, как говорят, прекрасный вечер (а вечера здесь действительно чудесные!) возвращалась я с работы, как обычно, по аллее парка Свободы и вдруг замерла на ходу… Может, это чудится мне? Дурманящий густой запах черемухи! Здесь — рядом! Кинулась на запах — и — надо же — не куст, а большое дерево черемухи в цвету! Тогда оно показалось мне выше липы. Волнуясь и радуясь, сорвала я белую кисть и шла, не видя ничего, уткнувшись лицом в неповторимо родные цветы. Пришла домой, поставила черемуху в воду и долго сидела, глядя на ее белый цвет, а потом, как тогда Маша, над которой посмеивалась, сама начала поспешно звонить всем софийским знакомым и с торжеством, как будто это я сотворила чудо, говорила:
— Цветет черемуха в Софии, драги приятели! Цветет в самом центре белым цветом!
— Отныне, — улыбаясь, закончила свой рассказ Люда, — отныне, как видите, цветы рябины и черемухи не переводятся в нашем доме.
1963—1970 гг.
Прометей из древнего Полоцка
— Перед вами стариннейший печатный станок с русским шрифтом. Говорят, это есть станок из первой русской друкарни в Праге шестнадцатого века. Создал ее доктор медицины Франциск Скорина из Полоцка, что на Белой Руси, в 1517 году…