Поют черноморские волны
Шрифт:
Предельно просто самодельное «кружало» — обычное крестьянское сито. Но тот, кто владел редчайшим — загадочным для непосвященных — даром кружальщика, был одним из самых нужных и уважаемых людей в старой деревне — от него во многом зависел будущий урожай.
О кружальщиках знали далеко за пределами родных мест, их приглашали и в дальние губернии. Их чудесное мастерство встречалось несравненно реже, чем талант самородка-певца или гармониста. И свое мудрое умение они передавали от отца к сыну, из поколения в поколение.
Однако Алексей Ульянов не стал кружальщиком, да и отец его к старости, наверное,
Но через много лет крестьянский сын Алексей Федорович Ульянов, к тому времени уже инженер-механизатор, с волнующим чувством радости и уважения вспомнил о дедовском кружале.
Шли тридцатые годы, первые годы становления колхозного строя. За плечами Алексея Ульянова был уже некоторый опыт механизатора. После окончания института он проработал главным инженером зерносовхоза в Сибири, на Безенчукской машиноиспытательной станции, испытывал новые тракторы.
Не прекращал Алексей Федорович испытательной работы и тогда, когда был выдвинут на научную работу на кафедру уборочных машин Московского института сельскохозяйственного машиностроения имени М. И. Калинина. А когда институт перевели в Саратов, Алексей Федорович Ульянов возглавил здесь кафедру сельскохозяйственных машин. Среди многих других практических и теоретических проблем, над которыми работал коллектив, Ульянов занялся усовершенствованием зерноочистительных машин.
Задача состояла в том, чтобы создать новый вид машины, способной очищать семена от самых трудноразделимых сорняков.
Немало разных машин уже было создано к тому времени. Хорошо очищали они от сорняков пшеницу, рожь. Однако осталось немало и таких семян, которые они не могли очистить от вредных примесей. Ну вот, например, семена тимофеевки, люцерны и других трав. Не зря называют их трудноразделимыми: накрепко слит с этими ценнейшими семенами вреднейший паразит — сорняк повилика…
В те дни раздумья, бесконечных экспериментов и опытов Алексей Федорович не раз вспоминал о народном способе очистки семян, памятном с детских лет. Как живые, вставали знакомые картины, и простое кружало все чаще приковывало к себе мысль инженера, ученого.
Почему загадочные движения обычного решета в руках талантливого кружальщика освобождали от сорняков даже самые трудноразделимые семена? Почему не удается это сделать машине?..
Почему?.. Десятки раз разбирал и собирал Ульянов со своими ассистентами все существующие машины, снова и снова изучал их чертежи… Да, как бы ни были различны зерноочистительные машины, ни одна из них не действует по принципу кружала. А в чем, собственно, состоит этот принцип? Ученые до сих пор признавали невозможным даже описать движение кружала. Популярный в тридцатых годах учебник для сельскохозяйственных вузов «Сельскохозяйственное машиноведение» указывал:
«Движение это словами описать в точности трудно — его надо почувствовать…»
Ульянов чувствовал его, чувствовал и ощущал с раннего детства. Порой, казалось, он даже и сейчас слышал знакомую ритмичную, ни с чем не сравнимую песнь кружала, шелест семян, зримо представлял кружало в действии… И все больше зрела мысль попытаться
На первых же порах Ульянов узнал, что уже делались попытки механизировать кружало. Но это были неудачные попытки подражать, а не преобразовать: решето ставилось на шарниры, механизм работал, но процесс вскруживания семян не воспроизводился. Может быть, причина неудач крылась в неуважении к народной мудрости — ничего, мол, сложного в кружале нет, достаточно поглядеть на него, сделать «на глазок» похожую машину, и дело с концом…
Для Алексея Федоровича Ульянова мысль о механическом кружале стала началом большой многолетней работы. Он подошел к ней, как мог это сделать лишь ученый, вышедший из народа, знающий, как оплодотворяет науку народное творчество.
Прежде всего Ульянов решил научно зафиксировать работу кружала, все его движения обозначить точными математическими формулами. Ему советовали применить метод кинофиксации, но это не давало бы математических расчетов, Алексей Федорович подошел к решению проблемы иначе.
Он выехал в колхозы Поволжья с целью, которую не решился раскрыть кому бы то ни было, а тем более обозначить задачей своей командировки: Ульянов намеревался попытаться найти среди стариков живого кружальщика (отец Алексея Федоровича к этому времени умер). Молодые руководители колхозов искренне не понимали, чего ищет ученый, люди постарше разводили руками: и слово-то такое давно забыто… Но Ульянов был крестьянским сыном и сам, легко общаясь с сельским народом, наконец нашел того, кого так настойчиво искал. В дальнем селе при первой же беседе со стариками поднялся высокий бородач и спокойно, как само собой разумеющееся, проговорил:
— Кружальщики мы, Стрельцовы, испокон веков. Да дело-то наше ненужное по нонешним временам… Лично я давно уж сторожем работаю на колхозном зернотоке. Поглядываю, как зерно веется, да берегу.
Ульянову хотелось обнять старика. Он подробно расспросил, не позабыл ли Ефим Авдеич (так звали Стрельцова) свое былое мастерство, невольно посмотрел на его руки — крепкие, жилистые, гибкие, как живые подвижные ветви старого дерева.
Старика пригласили в Саратов, и он стал на длительное время как бы «научным сотрудником» института механизации. Ранним утром являлся Стрельцов в лабораторию и самозабвенно трудился. «Для науки», как он сам с гордостью выражался, многозначительно приподнимая густые седые брови.
За всю свою долгую жизнь старый крестьянин никогда еще так старательно и четко не вскруживал семена, как в этой необычной обстановке, в лаборатории, под зорким взглядом Ульянова, в котором Стрельцов сразу признал своего человека, знающего и любящего крестьянский труд!
Десятки раз записывали специально разработанные механизмы и приспособления все движения кружала, каждый взмах руки старика, разбирали на составные части каждый поворот его решета. Неустанно вычислялись углы, выводились формулы, сверялись и пересчитывались вновь… Прошло много дней упорного труда в лаборатории, много часов напряженных размышлений, исканий, догадок, вычислений — и настал день, когда сквозь сетку цифр неуловимый, казалось, ритм движения кружала стал ясным, как ритм знакомой песни, записанной нотными знаками.