Поздние новеллы
Шрифт:
Да, я был горд столь солидным, достойным привеском,
который
Бюргерским сразу меня окружил бастионом, но часто
С робостью мысленный взгляд далеко отводя от потомства,
Путь свой искал к одинокой свободе пред жизненным
ликом.
Жизни я нравственным чувством алкал и искал её честно.
О, я любил их, печали моей и судьбы порожденья,
Их, что в людей превращались и ощупью судьбы искали,
Матери ради любил их, когда-то
Мной завоёванной в юности. Счастье её эти дети.
Помню, как первенец мой, миловидный, особенный
мальчик,
При смерти был, не единожды вспоротый скальпелем
хищным,
С оцепеневшим нутром он лежал деревянною куклой, —
Раньше столь крепкий, цветущий! — уже отходить
собирался.
Видя страданье её, моё сердце страдало от горя.
Души сплели мы, обнялись покрепче и плакали вместе.
Слишком внезапно мой дух, этот саженец юный и тонкий,
Корни раскинувши, очеловеченным древом явился,
Чтоб не смутила нежданность-негаданность мира такого.
Может быть, всё, что меня окружало, пробилось из грёзы,
А не из жизни (ведь слишком диковинна грёза, чтоб волей
К ней устремиться), точнее же — из красоты и печали?
Словом, предстала вся жизнь предо мной приключением
чудным.
Я благосклонно и радостно принял её, но, однако,
В целях защиты упорно хранил в себе хлад любопытства
И раздражался нередко на гомон её и помехи.
* * *
Время шагало, и в нём свой особенный путь пролагал я,
Самые близкие люди вокруг составляли общину,
Выросшую из мечты и отваги, до жизни охочей.
Вот уж четырнадцать лет миновало, как ввёл я невесту
В дом, и четыре потомка даровано нам семилетьем.
Семь ещё лет пронеслись, и казалось число завершённым.
Да, прекратилась прибавка в потомстве, развитие рода,
Друг подле друга они распускались — два маленьких мужа,
Пара игрушечных фройляйн, а жизнь от истоков бежала
Нитью, на коей уже и не лопались юные почки,
Те, что скрепляют покой бытия и развитие мира.
Время, однако, меня приучило любить, что имеешь.
Дело юнца — тосковать о несбыточном, дело же мужа —
Крепко любить. Ведь томится тоска по тому, что не наше,
Радуги мостики быстро наводит она, именуя
Всё не своё чудно-дивным. Любовь же — иное призванье:
Сердцем родное беречь, благословляя прекрасным.
Так научился я чтить человечье моих, и казался
Странным мой род мне, совсем не таким, как иные,
Отсветом жизни моей и исходом мечты сокровенной,
Духом
Разве труд жизни и творчества труд не едины по сути?
Дело искусства — не изобретенье, а совести дело.
Жить и творить — близнецы, и не мог различать я их вовсе.
Так я решился на то, что смущало меня и томило.
Бодрый покой обретя, я своим окончательно сделал
То, что им быть и должно. И не чуял я бремени боле.
Всё приключилось, когда этот лад отыскал я духовный.
Вызрев, явилась на свет ты, всей жизни моей
драгоценность, О золотое дитя! Я готов был к свиданью с тобою:
Все, что доселе рождались, лепились из плоти и крови,
Знаки моих приключений; ты же, о дщерь дорогая,
Плодом предстала любови мужской, полновесной и верной,
Общности долгой в страданье и счастье. — Безумной
метелью
Страшные годы на нас налетели, земля зашаталась,
Рухнуло всё, велики были скорби живущих, и скорби
Сделали мягче меня, но и твёрже в стремлении к цели
Смело занять своё место, которое мне полагалось,
Место почётно иль нет, но теперь я его занимаю.
Силы любви на свободу выходят и крепнут надёжно,
Только когда мы судьбы своей смысл познаём, вот тогда лишь
Мы покоряем судьбу по-мужски и ведём её твёрдо,
Только тогда мы способны познать и к любви
благодарность. Это не юноши страсти с истомой пустой и томленьем:
Мимо любви пропорхают они, навсегда обесчестив
И раздражённо отвергнув её. Но горжусь я безмерно,
Глядя с почтеньем на друга, достойного благоговенья,
Ибо что сделано нами — трудов её лишь дополненье.
Прежде с опаской и робостью мы на себя озирались,
Но, обретя наконец-таки друга и спутника жизни,
Ныне имеем залог нашей ценности неколебимый…
Всё изменилось. Врата свои пятый десяток открыл нам.
Оры ведут нас. Не будем же медлить в сомнении праздном.
(Бодро идёт человек, беззаботно-беспечно шагает
Он через время, надеясь наивно на оберег в жизни).
Нити в висках серебрятся. И странник иначе взирает
На изменившийся мир. И живёт он отныне иначе.
Духу внимает бесплотному юноша хрупкий и взглядом
Тщится постичь суматоху течений и смыслов глубинных,
Не доверяет юнец пятичувствия твёрдой основе.
Годы пройдут, и опростится сердце, и с тёплым приветом
Нам улыбнётся природа, и пенье весны мы услышим,
Как не слыхали ещё, и дыханье её, и, вкушая