Поздние новеллы
Шрифт:
Они не побежали и не рассыпались, вернее, сперва сделали то и другое лишь точечно и совсем ненадолго; ведь Израиль был разъярен жаждой и пресыщением манной, а мириад Амалика было больше, и после краткого припадка уныния они напирали и напирали, порой до опасной близости к холму обозрения. Но с очевидностью выяснилось, что всякий раз, как Моисей поднимает руки к небу, одолевает Израиль, когда же руки опускает, одолевает Амалик. Посему, так как своими силами он не мог без передышки воздевать руки, Аарон и Мариам с обеих сторон поддерживали его под мышки, обхватив заодно и сами руки, чтобы оставались наверху. Что это значит, помогает понять тот факт, что сражение длилось с утра до вечера, и все это время Моисею пришлось стоять в такой мучительной позе. Тут-то и становится ясно, как тяжело приходится порой духовной мужественности на молельных холмах — пожалуй, куда тяжелее, чем тем, кому внизу, в суматохе можно метелить противника.
Да
— Предательство! — воскликнул он. — Все погибло! Оставьте надежду на победу! Яхве сильнее нас, это бог непостижимого коварства!
С подобными выражениями отчаяния Амалик опустил меч и был разбит.
Лишь немногим из амаликитян удалось бежать на север, где они присоединились к вождю. Израиль же вошел в оазис Кадес, он открылся им — пересеченный широким, шумным ручьем, который был окаймлен полезными кустарниками и плодовыми деревьями, полный пчел и певчих птиц, перепелов и зайцев. Оставленные в селениях дети Амалика умножили число собственного подрастающего поколения. Жены Амалика стали женами и рабынями Израиля.
Моисей, хоть у него долго еще болели руки, был счастлив. Что он так и остался очень измученным, самым измученным из всех людей на земле, мы еще увидим. Но пока он был очень счастлив благоприятным развитием событий. Исход удался, мстительная мощь фараона потонула в Чермном море, шествие по пустыне окончилось благополучно, а в сражении за Кадес с помощью Яхве была одержана победа. Он был велик в глазах рода отца, был в силе успеха, был «тем человеком Моисеем, который вывел нас из Египта», а это как раз и требовалось ему, чтобы приступить к труду, к труду очищения и формования под знаменем Незримого, бурения, отсекания и лепки плоти и крови, чего он так жадно желал. Он был счастлив, что заполучил наконец-то эту плоть в обособленности, на вольных просторах, в оазисе под названием «Святилище». Тот стал ему мастерской.
Он показал народу гору, виднеющуюся среди других на востоке от Кадеса за пустыней: Хорив, который можно было назвать и Синаем, на две трети поросший кустарником, а сверху пустынный, пристанище Яхве. Что он и был этим пристанищем, представлялось правдоподобным, так как гора являлась необычной, выделяясь среди своих сестер облаком, которое, никогда не отклоняясь, лежало над вершиной в форме крыши и днем отливало серым, а ночью светилось. Там, услышал народ, на поросшем кустарником склоне, под скалистой вершиной Бог из горящего тернового куста говорил с Моисеем, поручив ему вывести их из Египта. Они слушали с испугом и трепетом, покуда занимавшими у них место почтительного страха и благоговения. Правда, когда Моисей показывал им гору с длительного хранения облаком и разъяснял, что там восседает Бог, возжаждавший их, возжелавший быть их единственным Богом, у всех, даже у бородатых мужчин обычно тряслись коленки, как у трусливых зайцев, и Моисей, потрясая кулаками, выговаривал им за вульгарность и позаботился о том, чтобы они стали относиться к Яхве более мужественно-доверчиво, соорудив Ему жилище и у них, в самом Кадесе.
Ибо Яхве имел переменную дислокацию — это было связано, как и еще кое-что, с Его незримостью. Он находился на Синае, Он находился на Хориве, а теперь вот, едва немного обустроились в Кадесе, в селениях амаликитян, Моисей соорудил Ему дом и здесь — шатер невдалеке от собственного, который назвал шатром встречи, или шатром собрания, а еще скинией собрания и где разместил священные предметы, являющиеся подручным материалом для почитания Безобразного. Преимущественно это были предметы, которые Моисей ввел, памятуя о культе мадианитянского Яхве: в первую очередь своего рода сундук с шестами для переноски, на котором, по словам Моисея — а уж он-то
Однако в основном возникавшие между людьми спорные и правовые вопросы Моисей решал сам, замещая Яхве. Это было даже первое, что он сделал в Кадесе — учредил судебное присутствие, где в определенные дни улаживал тяжбы и вершил право: там, где начинался самый сильный источник, испокон веков называвшийся Ме-Мерива, то есть «источник тяжбы»; там он вершил право, источая его священным, как выбивающаяся из-под земли вода. Но если подумать, что в сферу его единоличной юрисдикции входило целых двенадцать тысяч пятьсот душ, то можно прикинуть, как он был измучен. Ведь вокруг его седалища у источника толпилось несметное количество людей, поскольку право для забытого и заброшенного рода являлось чем-то совершенно новым, поскольку род до сих пор едва ли подозревал о его существовании — а теперь вот узнал, что, во-первых, право совершенно непосредственно связано с незримостью Бога и Его святостью, находится под Его покровом, а во-вторых, включает в себя и нарушение права; этого простой люд долго никак не мог понять. Ибо полагал, что там, где вершится право, правым должен оказываться каждый, и поначалу не хотел верить, будто кто-то может получить по праву и так, что он по праву не получит и придется уйти несолоно хлебавши. Такой человек скорее всего жалел потом, что не уладил дело с противником по старинке, при помощи камня в кулаке, вследствие чего оно, возможно, приняло бы иной оборот, и с большим трудом учился у Моисея, что это против незримости Бога и что никто не уйдет несолоно хлебавши, благодаря праву не получив по праву; так как право в его святой незримости сколь красиво, столь и достойно, вне зависимости оттого, признает ли оно кого правым или неправым.
Так что Моисею приходилось не только вершить право, но и учить праву, и был он крайне измучен. Он ведь сам в фиванском интернате изучал право, египетские свитки с установлениями и законы Хаммурапи, евфратского царя. Это помогало ему в судебном следствии по многим делам, как, например, если вол забодает мужчину или женщину до смерти, то вола следует побить камнями и мяса его не есть, но владелец вола не виноват, за исключением тех случаев, когда вол, что все прекрасно знали, вообще был бодлив и владелец плохо стерег его, тогда и его участь решена, если только он не даст выкуп в размере тридцати серебряных шекелей. Или если кто раскроет яму и как следует не покроет ее, так что упадет в нее вол или осел, то владелец ямы должен покрыть причиненный потерпевшему ущерб деньгами, а падаль будет его. Или если еще что случалось из членовредительства, жестокого обращения с рабами, краж, взломов, повреждения посевов, поджогов или злоупотребления доверенным имуществом. Во всех подобных случаях и сотне других Моисей выносил решение, опираясь на Хаммурапи, определял правых и неправых. Но для одного судьи это было слишком много, место у источника было забито битком, и, ответственно проводя следствие по каждому отдельному случаю, учитель не успевал, многое приходилось откладывать, все время добавлялись новые дела, и был он измучен больше всех.
Потому можно считать большой удачей, когда в Кадесе Моисея посетил его мадианитянский тесть Иофор и дал добрый совет, до которого сам он по добросовестному своему самочинию не додумался бы. Поскольку вскоре после прибытия в оазис Моисей послал в Мадиам к тестю, чтобы тот вернул ему жену Сепфору и сыновей, которых он передал тому на время египетских волнений. Но Иофор любезно приехал лично вручить ему жену и сыновей, обнять его, поглядеть, что да как, и услыхать, как все прошло.
Это был дородный шейх, с ясным взором, размеренными, артистичными жестами, светский человек, князь развитого, весьма опытного в общественном смысле народа. После крайне торжественной встречи он вошел к зятю в шатер и не без изумления узнал, как невероятно проявил себя с Моисеем и Моисеевыми людьми один из его богов, и именно безобразный среди них, как сумел избавить их из руки египтян.
— Кто бы мог подумать! — сказал Иофор. — Он, пожалуй, могущественнее, чем мы предполагали, и то, что ты мне рассказываешь, вселяет в меня опасение, что мы до сих пор слишком им пренебрегали. Я позабочусь о том, чтобы он и у нас был в большей чести.