Пожалуйста, только живи!
Шрифт:
– Ладно, – сказал он. – Я тебя накормлю. Я умею готовить пятнадцать разных блюд из макарон и тушенки. Это лучшее, чему я научился в армии.
Потом он смотрел, как она ест, выуживая из тарелки длинные макаронины. Она сидела на табуретке, почему-то по-турецки скрестив ноги, вся состояла из острых углов – локти, колени, ключицы, выступающие позвонки, скулы, подбородок. Он смотрел на нее – и в груди разливалось тепло. И нежность захлестывала с такой силой, что трудно становилось дышать. «Моя девочка! Никогда больше не выпущу! Никому не
А потом они начинали разговаривать – и все летело к черту. Они ведь толком никогда не разговаривали, ни разу в жизни. Все, что было раньше, – взаимные подколы, шутки и отчаянные, откровенные до одури полудетские признания. Они никогда не обсуждали, что у них впереди, и теперь все попытки как-то разобраться с этим оборачивались полной катастрофой.
– Поедем домой! – уговаривал Марат. – Сейчас поедем. Баба Дина будет рада. Мы поселимся у меня в комнате, прямо сразу, понимаешь? Не нужно будет ничего решать, ничего ждать. Мы сможем быть вместе – и завтра же подадим заявление в загс.
– Но я не хочу туда, – возражала Рита. – Домой… Это не мой дом, понимаешь? Мой дом здесь. Ну вспомни, мы же вместе мечтали, как уедем оттуда, как будем жить в Москве, вместе. Вспомни!
– Это ты мечтала, – сухо обрывал он. – А мне было все равно, где жить, лишь бы с тобой.
– А теперь? – Она испытующе смотрела на него.
– А теперь я понимаю, что был идиотом. Что для тебя важнее всего всегда было свалить из родного города. А со мной или без меня – не так принципиально.
– Слушай, это ведь ты сбежал от меня на войну! – распалялась Рита. – Видимо, она была тебе чуть менее отвратительна, чем я.
Потом они снова бросались друг к другу, просили прощения, каялись, целовались до жжения в губах. Он называл ее Марусей, обхватывал сильными руками, укачивая на коленях. Она обвивалась вокруг него и влажно дышала в ямку на шее. И казалось, что все вокруг не имеет никакого значения, лишь бы сидеть вот так, вцепившись друг в друга, дышать в такт, слышать стук ее сердца. А потом все начиналось сначала.
– Ты можешь остаться здесь. Со мной. В Москве.
– Как же! Кому я тут сдался!
– Слушай, ты сильный, мужественный, решительный, стрелять умеешь. Ты видишь, что вокруг творится? Для тебя устроиться тут будет вообще не проблема.
Марат, не веря своим ушам, качал головой:
– В бандиты мне предлагаешь податься? Ты прямо как Аниська, честное слово.
– Марат, ну послушай же…
– Вы оба меня с кем-то путаете, вот что.
– Ну, хорошо, хорошо, – примирительно говорила Рита, прижимая ладони к его груди. – Хорошо, подожди. Вот медучилище! Ты же так и не доучился тогда. В Москве их куча – поступай в любое.
– А жить мы с тобой на что будем?
– Да это ерунда, – пренебрежительно отмахнулась она. – Я вот на пореве этом неплохо зарабатываю.
Марат криво усмехнулся:
– Ты думаешь, я стану жить
За окном уже снова была ночь. Метались по комнате отблески фар проезжающих мимо машин, мигал на стене отсвет вывески расположенного в соседнем доме кафе. Сырой ветер врывался в квартиру, тревожно хлопая форточкой на кухне.
– Ты задрал меня своим благородным негодованием! – со злостью выплюнула вдруг Рита. – Значит, порицаешь мой образ жизни, мистер Ум, Честь и Совесть? Он тебе омерзителен, так? Ты никогда не станешь жить тут со мной, потому что это все сплошная грязь и мерзость? А ты не забыл, откуда сам приехал? С отвратительной, грязной, бессмысленной, предательской войны! Не забыл, что ты убивал людей? Тебе просто приказали, и ты пошел! И стрелял в них, и гранаты метал – и ничего, не чувствовал себя почему-то грязным и лживым.
– Я был солдатом, – нехорошим тихим голосом отозвался он. – Я не мог оценивать приказы…
– Да, вот только солдатом ты стал по собственному желанию! – выкрикнула Рита. – Потому что тебе приспичило разобраться с собственными комплексами. А то, что другие люди заплатили за твои рефлексии своей жизнью, – это же так, мелочи.
Марат поднялся на ноги. Угол его рта болезненно дернулся, но в целом лицо оставалось бесстрастным, пугающе спокойным. Рита, кажется, испугавшись, что в запале наговорила лишнего, отшатнулась от него, прикусила нижнюю губу, глядя на Марата изумрудно-зелеными подозрительно блестящими глазами.
– Марат! – шепнула она сорванным голосом. – Марат, подожди!
Он аккуратно отодвинул ее плечом, набросил на плечи куртку и вышел из квартиры.
На улице лил дождь. Ледяные струи стучали по его стриженой голове, скатывались за шиворот. Марат закурил, пряча сигарету в ладони, широкими шагами пересек двор, вышел на Пятницкую. Кажется, было еще не совсем поздно – движение на улице было довольно оживленным, кафе еще работали. Навстречу ему попадались то стайки веселых, хохочущих студентов, то отдельные торопившиеся по домам прохожие. Он увидел притормозившую на светофоре шикарную тачку. За рулем сидел лысый детина с мясистым складчатым затылком. А рядом с ним скучающе смотрела по сторонам и куталась в меховой воротник девица с пухлыми надменными губами.
«Рита хочет, чтобы мы стали такими? – думал Марат. – Чтобы я подался в бандиты, ездил на классной тачке, покупал ей меха? Нет, она не такая. Она в жизни не согласится на роль пустоголовой красивой куклы, скорее уж сама захочет держать в руках пушку. Только… Только я этого не хочу. Сколько бы она ни попрекала меня, я не убийца. Я не стану стрелять в кого-то только потому, что мне это выгодно. Я могу быть солдатом, сражаться с оружием в руках против врага – пускай даже этот враг условный, навязанный мне свыше. Но жить здесь, в мирном городе, по законам военного времени я не смогу».