Пожар на Хайгейт-райз
Шрифт:
Шарлотта не стала ничего объяснять. Она просто улыбнулась и тут же наклонила голову, притворившись, что молится, – чтобы скрыть улыбку. А когда через несколько минут снова ее подняла, то увидела сразу впереди себя седую голову Эймоса Линдси, а рядом с ним – Стивена Шоу. Она вполне могла себе представить, какая буря эмоций бушует сейчас у него в душе, когда он увидел возбужденного Гектора Клитриджа, бегающего и размахивающего руками, словно подбитая ворона. Его жена была в красивом и вполне приличном платье; она сидела в первом ряду, пытаясь успокоить супруга, то и дело улыбаясь, и, судя по виду, вполне владела собой. Орган играл что-то медленное – либо потому, что органистка считала это самой подходящей по темпу музыкой для похорон, либо просто не смогла найти другие ноты. В результате
Ряды скамей потихоньку заполнялись. По проходу прошествовал Куинтон Паскоу, он нашел себе место как можно дальше от Джона Далгетти и его жены. В образовавшемся лесе черных шляпок всех видов, фасонов и украшений Шарлотта никак не могла обнаружить ни одной, которая могла бы принадлежать Селесте или Анжелине Уорлингэм.
Орган заиграл другую мелодию, резко сменив тональность. Началась заупокойная служба. Клитридж впал в крайне нервное состояние; его голос сорвался на фальцет, потом вдруг снова стал нормальным. Он дважды терялся в пространстве того, что должно было быть давно знакомыми проходами, и подолгу тыкался по сторонам, пытаясь выбраться назад, отчего его блуждания становились еще более заметными. Шарлотте было его искренне жаль, и она слышала, как сидевшая рядом Веспасия вздыхает от неудовольствия. Сомерсет Карлайл спрятал лицо в ладонях, но она так и не поняла, о чем он думал – о Клеменси или о викарии.
Сама же Шарлотта блуждала взглядом по церкви. Вероятно, это было самое безопасное поведение; смотреть на Клитриджа не хватало ни сил, ни терпения, а младший священник был настолько переполнен искренней печалью и горем, что она не могла без мучительного страдания смотреть на него. Вместо этого ее взгляд скользнул вверх, на каменные узоры, на таблички с именами давно умерших достойных людей и в конце концов – с резким ударом сердца и вернувшимся воспоминанием – остановился на витраже, посвященном памяти епископа Уорлингэма с его почти законченным портретом, на котором он был слегка закамуфлирован под пророка Иеремию, окруженного другими патриархами и осененного парящим над ним ангелом. Епископа она узнала легко. Само лицо еще не было закончено, кое-где еще виднелась грунтовка, но крупные кудри седых волос, напоминавшие ореол, даже нимб, слегка просвечивающий насквозь, были точно такие, как на портрете в холле семейного дома Уорлингэмов, так что ошибиться было невозможно. Мемориальный витраж был очень красив и, вероятно, стоил немалых денег. Ничего удивительного, что Джозайя Хэтч так им гордился.
Наконец официальная часть службы закончилась, а финальный «аминь» произнесен с чувством огромного облегчения, и вся конгрегация поднялась со скамей, чтобы следовать за гробом в церковный двор и далее на кладбище, где все столпились и сгорбились под ледяным западным ветром, пока шло погребение.
Шарлотта вся дрожала, она даже придвинулась поближе к Веспасии и встала на полшага позади нее, чтобы та загораживала ее от налетавших порывов ветра, которые – если бы небо было не так затянуто тучами, – несомненно, принесли бы снег. Она смотрела на разверстую могилу, на Клитриджа, стоящего на ее краю в бьющейся и треплющейся о щиколотки рясе с напряженным лицом, выражающим полное замешательство и страх. В паре шагов от него, плотно утвердившись на земле, стоял Альфред Латтеруорт; он не обращал внимания на холод, о чем-то глубоко задумавшись, с холодным выражением лица, по которому его мысли невозможно было прочитать. Невдалеке от него, в нескольких футах, стоял Стивен Шоу с выражением злости и горя, таким эмоционально сильным, что даже самый грубый и недогадливый не посмел бы к нему приблизиться. Рядом с ним молча замер Эймос Линдси.
Джозайя Хэтч распоряжался могильщиками. Он был в церкви своим человеком и привык к ответственности. Он был мрачен, но обязанности свои выполнял тщательно, так что церемония шла по всем правилам, не было упущено ни единого слова или жеста. Все проходило с точностью, которая делала честь любому умершему и утверждала важность прежде всего самой литании, а также всех церковных традиций. Клитридж, хотя и был педантом, явно радовался тому, что ему облегчили жизнь, забрав у него кое-какие обязанности. Только молодой
Шарлотта не ошиблась: в церкви собралось около пятидесяти человек, по большей части мужчин, а вот Анжелины и Селесты среди них точно не было; не было и Флоры Латтеруорт.
– А почему сестры Уорлингэм не приехали? – шепотом спросила она у Веспасии, когда они, промерзшие до костей, наконец развернулись и направились обратно к каретам, которые должны были отвезти их на поминальный обед. Шарлотту туда специально не приглашали, но она твердо вознамерилась там быть. Они прошли мимо Питта, который стоял у ворот, совершенно незаметный, почти невидимый. Он вполне мог оказаться одним из могильщиков или помощником гробовщика, если не видеть того, что перчатки у него старые, один карман пальто оттопырился, а ботинки коричневые. Шарлотта быстро улыбнулась ему, проходя мимо, и увидела ответную добрую улыбку, после чего проследовала дальше к экипажу.
– Могу предположить, что покойный епископ не считал это необходимым и уместным, – ответила ей Веспасия. – Многие так считают. Идиотизм, конечно. Женщины ничуть не менее сильны, чем мужчины, они тоже вполне могут справиться с подобными трагическими происшествиями и с еще более мучительными слабостями плоти. По сути дела, во многих случаях они даже сильнее – им и приходится быть такими, иначе ни одна из нас не имела бы больше одного ребенка и, конечно, не могла бы ухаживать за больными.
– Но епископ давно умер, – возразила Шарлотта. – Уже лет десять назад.
– Епископ никогда не будет мертв, моя дорогая, – во всяком случае, во всем, что касается его дочерей. Они прожили под его крышей более сорока лет и повиновались всем правилам поведения, которые он для них установил. А он, как я полагаю, имел весьма четкое мнение на любой счет и по любому поводу. Вряд ли они теперь избавятся от этой привычки, и еще менее вероятно, в минуту горя, когда любой человек старается придерживаться привычной линии поведения.
– Ох! – Шарлотта о таком не подумала, но сейчас ей вспомнились некоторые другие семьи, в которых считалось, что внимание, уделяемое тонким чувствам, влечет за собой слишком большое нервное напряжение. Считалось, что приступы меланхолии и хандры довольно здорово отвлекают от истинной торжественности, полагающейся при проводах усопшего в последний путь. – Именно поэтому и Флора Латтеруорт тоже не приехала? – Подобное предположение ей самой казалось сомнительным, но не невозможным. У Альфреда Латтеруорта, по всей вероятности, имелись грандиозные планы насчет того, чтобы породниться с дворянством и со всем прочим высокородным.
– Думаю, да, – ответила Веспасия, едва заметно улыбнувшись.
Они уже вышли к каретам. Кэролайн и бабушка шли где-то позади них. Шарлотта оглянулась через плечо и увидела, что мать с очень сосредоточенным и озабоченным видом разговаривает с Джозайей Хэтчем, а бабушка смотрит на саму Шарлотту, и у нее вид громовержца.
– Дождетесь их? – спросила Веспасия, приподняв свои серебряные брови.
– Конечно, нет! – Шарлотта повелительно махнула рукой, и кучер Эмили тронул лошадей. – У них есть свой экипаж. – Ей доставило почти детское удовольствие произнести это вслух. – Я еду следом за вами. Полагаю, сестры Уорлингэм все же появятся на поминальном обеде?
– Конечно. – Сейчас Веспасия не стала прятать улыбку. – Это уже светское мероприятие. А то, что было, – всего лишь необходимая преамбула.
Она оперлась на руку своего лакея, встала на подножку и влезла в карету, успев сунуть полпенни пробегавшему мимо уборщику, мальчику не более десяти-одиннадцати лет, который ее громко поблагодарил и начал сметать своей метлой очередную кучу навоза. Дверца за нею захлопнулась, и минуту спустя она отъехала.
Шарлотта проделала то же самое и так же следом за нею сошла перед впечатляющим, уже знакомым домом Уорлингэмов. Все окна в нем были закрыты жалюзи, а дверь украшена черным крепом. Подъездную дорожку обильно завалили соломой, чтобы заглушать стук лошадиных подков – из уважения к умершей, – и грохот каретных колес был едва слышен, когда кучер отгонял экипаж на стоянку.