Пожарная застава квартала Одэнмате
Шрифт:
Настроение было самое скверное. В другой день я, возможно, взял бы бутылочку сакэ на всех, чтобы смягчить впечатление, но денег не было и есть особо нечего.
Саторо как-то поспешно покинул нас, да и братья Хиракодзи быстро откланялись — ушли в город. Нагасиро так и не появлялся. Я вновь остался с Сага один.
Я покормил его нашим последним рисом, напоил чаем. Когда он уснул, я вышел из комнаты во двор. Далекий конус Фудзи мерцал в лиловых перьях высокого заката, а то, что было на земле, уже не было видно. В этой темноте один за другим вспыхивали и разгорались оранжевые огоньки фонарей, то тут, то там, все чаще и чаще, рассыпаясь во все стороны, волной угоняя тьму вдаль. У меня на глазах темный город засветился тысячами
— Когда я вижу это, — произнес настоятель Окаи, оказавшийся вдруг рядом, — словно огонек загорается и у меня внутри. И наступает покой.
Он разжег масляный фитилек, надел круглый бумажный фонарь с черными иероглифами с названием храма на бумаге сверху — и нас охватил теплый свет, заполнивший фонарь. Тут же появились мотыльки, чтобы виться над нашим огоньком и тихо стучаться о светящуюся бумагу.
— Вот так же и мы, — грустно произнес настоятель, проводя ладонью над фонарем, словно пытаясь отогнать мотыльков от опасности. — Видим свет и не можем его достичь, а если достигаем — исчезаем. Что как не их карма тянет мотыльков к их огню? Надеюсь, что это способ покинуть нашу юдоль скорби, а не печальная неизбежность.
Мы сидели на краю обходящей храм галереи, настоятель Окаи держал в руках фонарь, и мы оба смотрели на город.
— Сегодня погиб Сухэй, — произнес я. — Вы его помните? Он украл то кимоно из схрона под сгоревшим домом. И он не был мотыльком, судя по тому, как Икимару по нему убивался.
— Я знаю об этом, — мягко произнес настоятель. — Завтра похороны. Вы были там?
— Да. Помогли достать его из-под обломков.
— Рано или поздно, — мягко произнес настоятель, — такое случается, и кто-то погибает. Нельзя жить так близко с огнем и чтобы никто не сгорел. Сухэй Чернобровый знал это. Пятнадцать лет назад его родители погибли в великом пожаре Окэ-маки, он сам чудом выжил. Потом улица воспитала его. Он вообще любил ходить по краю. Игрок, транжира и бабник. Но он любил город и чувствовал себя обязанным людям, что вырастили его, и желал их защитить. Потому он пришел к Икимару и был его правой рукой столько лет.
— Я не знал, — пробормотал я.
— Наш квартал населен людьми подобного рода. И славится в округе определенным образом. Во времена Иэясу здесь было голое место, а вот там, где теперь княжеские усадьбы, между нами и замком, был залив, теперь засыпанный. А здесь была нищая окраина, куда стекались изгои из всех провинций, беглые крестьяне, отхожие ремесленники, ронины, переселенцы. Они сбивались в банды, чтобы выжить. Близость Рыбного рынка и моста Нихонбаси позволила завязаться первым ремеслам и торговле. Строительные работы в городе поддерживали жизнь на нашей нищей окраине. Во времена войн банд наш квартал выставлял сотню лихих бойцов. Спросите как-нибудь у почтенного Окасукэ, кем он был в молодости, как он в старшину выбился. Не проходило ночи, чтобы не улице не находили ограбленный труп. Этот храм возведен у кладбища, где хоронили убитых в этих столкновениях, ради умиротворения их неспокойных душ. Кредиты ростовщиков из квартала неприкасаемых в обмен на нашу защиту позволили людям строиться и обживаться. В кварталах Канда и Ёсивара наши люди нашли честную работу. Завели свою торговлю или вошли в ремесленные союзы, построили дома, завели детей. Остепенились. А потом Ставка в борьбе с уличными бандами разделила город оградами и ночными воротами, послала нам надзирателя Мацувака, построила тут скаковой круг для обучения конных вестовых, конюшни, в квартале появились уважаемые служащие, и все успокоилось окончательно.
Мы стремимся жить достойно и праведно. Насколько это возможно. И потому, что мы не забываем, кем были, — мы даем возможность
Я был тронут.
— Мне кажется, — произнес я после некоторого молчания, — мои люди напуганы. И чего-то не хватает, чтобы вселить в них уверенность. Боюсь, мы не сможем продолжать долго этим заниматься. Да просто чтобы отбиться от каждого встречного, желающего нас ограбить на пути с пожара, нужно стать больше, а нас мало, даже чтобы нормальный пожар гасить — нужно людей с десяток — а лучше два. Да только нам самим есть уже нечего…
— Вам нелегко, — мягко сказал настоятель. — Но вы справляетесь. Вам это по силам. Мы не зря вас выбрали.
Некоторое время мы в молчании смотрели на засыпающий город. Огни в домах гасли один за другим…
Потом и мы раскланялись и разошлись по своим комнатам спать.
Глава 22
Восемь-девять-три, проигрался — и плати!
Утром никто не пришел. Я прождал до полудня, а потом отправился в город. Первым я нашел Саторо Оки у его дома. Он собирался идти в Суругадай, на игры, посвященные открытию новых храмовых ворот, там на праздничной церемонии в рисовом круге предстояло бороться двум десяткам борцов.
— Простите, господин Исава, — кланялся мне Саторо. — Учитель Икадзути призывает меня. Я не могу ослушаться.
— Да, конечно… — пробормотал я, смущенно откланиваясь сам.
Братьев Хиракодзи я совершенно неожиданно обнаружил на Бамбуковом рынке, что по берегу Сумиды ниже Рыбного, ближе к Рёгубаси. Они таскали длинные хлысты бамбука, только что купленные приказчиком.
— Простите, господин Исава! — взмолился малыш Тогай, падая предо мной на колени. — Простите! Нас впервые за столько времени позвали на работу, строить леса для ремонта храма Тосёгу. Поймите, пожалуйста, поймите!
— Я понимаю, — грустно и подавленно ответил я. — Не беспокойся, Тогай, работай хорошо. Удачного дня, Хаято.
Здоровяк Хаято, не сбрасывая со спины груза, безмолвно поклонился и стоял так, согнувшись, пока я уходил.
Нагасиро я вообще не нашел.
Наш отряд распался, не успев собраться.
Я должен был удержать этих людей вместе любой ценой. Но мне нечем было оплатить эту цену. И теперь я остался один.
Я вновь ощутил то отчаяние, что накрыло меня после роспуска нашего княжества. Я едва справился с чувствами. Но я не мог справиться с мыслями…
И я не мог оставить свои обязанности, я обещал людям, что приютили меня… И Сага лежал в храме один, голодный и раненый, а у меня не было средств его накормить. Вообще кого-то накормить. Нам нужно было жить скромнее… Нам вообще с самого начала все нужно было сделать иначе.
Тихо и как-то между делом прошли похороны Сухэя.
Я обошел храм сзади, чтобы незамеченным взглянуть на похороны. Я видел Икимару склонившего над могилой белую голову в окружении его людей, они опускали в яму глиняный кувшин, все что осталось от человека после кремации на берегу реки. Икимару долго стоял над раскрытой могилой, ветер хлопал полами его кимоно, потом уронил в могилу горсть рассыпанных черных четок, разорвал видно в стиснутом кулаке и ушел, не мог уже читать молитвы, зарывали могилу уже без него…
А потом, когда они все ушли и я помогал настоятелю снять облачение после церемонии, я узнал, что в это время в городе были еще одни похороны. Онсэн, страдающая страсть Сухэя умерла от болезни в день его смерти.— Славлю Будду Амида, — только и мог ответить я. — Все в милости его.
На храмовом кладбище появилась еще одна могила…
На закате я вернулся в нашу коморку за храмом. Сага лежал, страдал от ран, и не жаловался. Но я, не в состоянии переносить его молчание, когда совсем стемнело, собрался, взял фонарь и багор и ушел обходить квартал. Не то чтобы в этом была необходимость — я не мог оставаться в храме больше и терзаться своей беспомощностью…