Пожарная застава квартала Одэнмате
Шрифт:
И вот теперь я ухожу. Удивительное, забытое чувство!
К вечеру первого дня мы уже перешли через низкий перевал, пересекли почти все княжество и достигли Токайдо — главного пути из Западной столицы Киото, обители недостижимого, обитающего вне времени и преданного мистическому священнодействию Двора, к оплоту военной Ставки источнику указов сёгуна в Восточной столице Эдо.
Я родился в год смерти великого Токугава Иэясу — первого сёгуна правящего дома. Я родился во времена, когда кончились войны и настал долгожданный мир. Бойцы оказались бесполезны,
Первым вечером мы встали на постой в известной гостинице, платить здесь пока не пришлось — эту гостиницу содержало наше княжество.
После сакэ, купленного на первой ночевке прозорливым Ханосукэ — он был главным в четверке воинов, — купленного на свои и для всех, народ заметно расслабился и я наконец познакомился с остальными.
Разлили сакэ без чинов — даже носильщику. Умник Ханосукэ хоть и был рангом повыше прочих, в походе не гнушался подчиненных — хороший командир. Еду доставили нам прямо в комнату. Выпили и поужинали с теплом в желудке. И все как-то сблизились. Они оказались хорошими людьми. Все же мы тут были все из одного места, все как один. Мы и остальные прохожие.
Общение и обращение стало менее формальным. Народ угощал друг друга табаком — мне даже стало неудобно, что нечем угостить, — курение табака несовместимо с определением состояния цветущих растений по аромату. Но никто не обиделся — народ был с пониманием. Было видно, как они привычно разбирают дорожные роли, как удобные, привычно стоптанные сандалии, — не в первый раз в пути вместе. Шутки даже какие-то уже были свои, и воспоминания, и обычаи. Вне замка — в дороге — все иначе, я это еще помнил. Говорю же — хорошие подобрались люди.
Снимали обычно одну комнату на всех — экономно. Ящик не оставляли один — всегда при нем было двое человек. Хотя в приличных гостиницах можно оставить дорогую поклажу в рубленное из дубового бруса хранилище, под охрану дюжих молодцов из служащих гостиницы. Но Ханосукэ буквально не спускал с ящика глаз и спать ложился рядом — добрый служака.
Среди них мне досталась роль молчаливого, но удобного своей необременительностью спутника. Я был старше любого из них, а некоторых даже парно, если сложить их годы вместе. Я давно не бывал в дальней дороге, но очень просто втянулся и даже где-то показал себя более бывалым путешественником. Застал ведь еще былые беззаконные времена.
Доски с объявлением о том, что на дороге орудует банда Белого Ямабуси — горного монаха, мы прочли в первый же день. На досках перечислялись леденящие кровь подвиги Ямабуси, лютые приметы его самого и сообщников, обещания награды. Ханосукэ заметно напрягся.
Я сказал ему, что нам следует беречься странных попутчиков, непонятых женщин на станциях и легких соблазнов за смешные деньги, — часто их предлагают наводчики. Он согласился и передал остальным.
Утром, как повелось, еще затемно мы отправились дальше и шли с короткими остановками весь день.
Токайдо здорово переменился с тех пор, как я ходил по нему в последний
Мир и покой. Ну и разбойнички где-то на дороге, как же без них? Прямо как в прежние буйные времена. Кровь бурлила.
Токайдо был удивительно многолюден, самый разнообразный люд шел по нему в обе стороны: крестьяне-паломники, бродячие монахи в надвинутых на глаза соломенных шляпах, со звякающими на посохах кольцами, торговцы с коробами товара вразнос, бежали полуголые гонцы с пакетами срочной почты на палках через плечо.
Там же впервые за многие годы я увидел ронина. Воина без господина. Мне не понравилось, как он выглядел, пыльный и уставший, без здорового огонька в глазах. Ножны мечей поцарапанные и облупившиеся. Небритый и отчаявшийся.
Мы молча прошли мимо, не оскорбляя его праздным любопытством. Возможно, он был нам за это благодарен.
Встречались верховые и груженые лошади в поводу, медлительные волы под вязанками дров и стогами сена.
Действительно тяжелые грузы — рис в огромных плетенных из рисовой соломы мешках по одному коку[1] и сакэ в бочках — в Эдо доставляют морем, большими плоскодонными кораблями, в основном с рисовых бирж Осаки. Плывут корабли и с севера, но что возят оттуда, я не знаю. Море не так уж и далеко отсюда, но пока его не видно и я не чувствую запаха.
Море мы еще увидим.
Ноги приятно гудели по вечерам. Но делать прижигания под коленями — для бодрости — я не спешил. Рано еще. Временами я уходил вперед, чтобы не отставать, когда буду копаться у обочины в земле у кустов диких цветов или собирать орехи кедра на склонах горы.
Бывало, я сидел на камне у дороги, сортируя и раскладывая собранные семена в ящички шкатулки, предназначенной вообще-то для переноски лекарств, но я не мог упустить такой случай достать семена необычных диких растений для столичного сада — когда еще мне доведется окааться здесь? А наш отряд наконец появлялся из-за поворота и с шумом приветствовал меня. Когда они проходили, я присоединялся к маршу, чтобы на следующем переходе снова обогнать их.
— У вас страсть к этому делу, — заметил как-то Ханосукэ, раскуривая трубку.
— Спасибо, — ответил я. — Хочется верить, что так. На склонах растет много полезного.
— Присматривайте оттуда за нами, — засмеялся Ханосукэ.
Я присматривал. Хотя так и не пригодилось.
В последующие дни мы миновали Хамамацу, переправились в большой лодке через знаменитую своей стремительностью реку Тэнрю у Мицукэ, где в туманной дали уже угадывалась между гор далекая, едва различимая снежная вершина Фудзи.