Пожизненный срок
Шрифт:
— Старый лис. — Анника села на стул Патрика. — Он и нас с тобой туда ввел?
— Нас нет ни в одном списке. В этом нет никакой необходимости. Мы работаем так давно, что не подпадаем под принцип — увольнять первыми пришедших последними. Так что на нашу долю приключений не выпало.
Анника положила ноги на стол Берит.
— Она собралась уезжать вместе с мальчиком, — сказала Анника. — Еще немного, и она бы это сделала.
— Но ты порезала ей шины, — заметила Берит.
Анника осеклась и внимательно посмотрела
— Откуда ты знаешь? — спросила она. — В газете этого не было.
К безмерному удивлению Анники, Берит вдруг покраснела, чего с ней — насколько помнила Анника — никогда не случалось.
— Мне сказал один человек, — ответила Берит и принялась рыться в документах, выдвинув нижний ящик стола.
— С кем ты разговаривала? С кем-то из полиции?
Берит откашлялась и вытащила из ящика какую-то бумажку.
— Да, я говорила с К.
Анника удивленно вскинула брови:
— С К.? Но я только что была у него…
«Мне небезразличны репортеры вечерних газет. Во всяком случае, некоторые из них…»
Анника вдруг все поняла. У нее перехватило дыхание.
— Это был К.! — сказала она. — У тебя был роман с К…
— Ты не могла сказать это чуть громче? — сдавленным голосом спросила Берит.
— Господи, а я-то думала, что он голубой!
Берит удивленно посмотрела на Аннику и сняла очки.
— Это имеет какое-то значение?
Анника во все глаза смотрела на коллегу, на ее седину, на морщинистую шею и попыталась представить себе, как она целуется с комиссаром К…
— О, — сказала она, — ты знаешь, он красив.
— Он к тому же очень хорош в постели. — Берит надела очки и снова уставилась в компьютер.
— Видели? Я стал членом правления! — сказал подошедший Патрик Нильссон, держа в руке список.
Анника сняла ноги со стола и подхватила сумку.
— Мои поздравления, — сказала она.
Лицо Патрика сияло от гордости, когда он обернулся и увидел Роню, молодую стажерку, которая выходила из редакции, неся с собой коробку с вещами.
— Как дела, Роня?
— Мне наплевать, — сказала девушка, вскинув голову. — Я буду независимой журналисткой. Я еду в Дарфур, буду писать о войне. Это на самом деле важно!
— В отличие от той ерунды, которой мы здесь занимаемся? — с сарказмом спросил Патрик.
Роня остановилась и вздернула подбородок.
— Там на самом деле речь идет о жизни и смерти.
— Чего никогда не бывает в Швеции? — поинтересовалась Анника.
Роня резко повернулась на каблуках и вышла, не сказав больше ни слова, оставив их сидеть на своих толстых задницах в фальшивой уверенности, что их положение лучше и надежнее, чем ее.
Анника вдруг испытала отчаянный стыд, вспомнив, как неуверенно она чувствовала себя, когда была стажеркой.
— Слушай, скажи мне вот что, — обратился к ней Патрик. — Кто сказал тебе про Ивонну Нордин? Кто сказал, что ее собираются
Анника посмотрела на молодого человека, который на самом деле был на год старше ее, на его пытливые глаза и вкрадчивую улыбку, на его непробиваемую самоуверенность и почувствовала себя тысячелетней старухой.
— У меня есть источник, — сказала она. — По-настоящему хороший источник.
Она пошла к Спикену узнать, что от нее требуется.
День сменился вечером, когда Анника закончила статью. Это был весьма туманный отчет об основаниях и мотивах, руководивших действиями Ивонны Нордин, отчет без ссылок на какие-либо источники. Она понимала, что статья получилась жидковатой, но не стала упоминать в ней Нину, Юлию, Давида и даже Филиппа Андерссона. Она пользовалась только теми фактами, которые можно было проверить: Ивонна владела компанией совместно с Давидом, она хотела прочных отношений с ним и настаивала на разводе Давида с Юлией, она, возможно, виновна и в других насильственных преступлениях. Анника написала также о том, что полиция расследует возможную связь Ивонны с тройным преступлением на Санкт-Паульсгатан, о том, что Филипп Андерссон подает апелляцию в Верховный суд (Анника даже привела номер дела и другие объективные факты).
Она отправила статью на сервер газеты, выключила компьютер, закрыла его и положила в сумку. Проходя мимо кабинета Шюмана, она увидела, что главный редактор сидит в кресле и бездумно раскачивается взад и вперед.
Вид у него был измученный. Эта осень состарила его на добрый десяток лет.
«Сколько он еще выдержит? Ему ведь уже под шестьдесят».
Она постучалась, и Шюман вздрогнул. Наверное, был глубоко погружен в свои мысли. Он поднял голову и жестом пригласил Аннику войти. Она села напротив него.
— Могу предположить, что сейчас последуют извинения, — сказал он.
Анника покачала головой:
— Не сейчас. Я уже сыта ими по горло. Как ты себя чувствуешь?
Этот вопрос сорвался с ее губ неожиданно для нее самой. Шюман тяжело вздохнул.
— Эти сокращения меня едва не доконали, — сказал он.
Он молча окинул взглядом свою редакцию — репортеров, компьютеры, радиостудии, редакторов интернет-издания. За окнами стало темно. Короткий день сменился длинной ветреной декабрьской ночью.
— Я люблю эту газету, — произнес он наконец. — Никогда не думал, что это скажу, но это правда. Я понимаю, что мы часто ошибаемся, а подчас слишком далеко заходим, часто мы оскорбляем и подставляем людей, выставляем их в ужасном свете, но мы все же выполняем очень важную функцию. Без нас демократия стала бы очень хрупкой. Без нас общество стало бы намного опаснее и грубее.
Анника медленно кивнула.
— Хотелось бы верить, — сказала она, — но я в этом не убеждена.
— Ты хорошо поработала вчера.