Пожизненный срок
Шрифт:
Нина удивленно воззрилась на комиссара полиции.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мы с ним вместе учились. Зачем Давид пришел в полицию, так и осталось для меня величайшей загадкой. Он даже отдаленно не интересовался полицейской работой, просто хотел удовлетворить свою ненасытную тягу к экстремальному спорту и женщинам.
Он посмотрел на Нину, очевидно для того, чтобы понаблюдать ее реакцию.
— Но это свойственно юности, — возразила она.
— Он иногда проявлял склонность к насилию, порой заходил слишком далеко. Ты не замечала
— Я никогда не работала с Давидом. Он оставил работу «на земле» задолго до того, как мы — я и Юлия — с ним познакомились.
К. вздохнул и, подавшись вперед, облокотился о стол.
— Ну, хорошо, — сказал он, — но сейчас есть нечто более важное, чем характер Давида Линдхольма и вопрос о вине Юлии. Нам надо найти его сына. У тебя нет никаких мыслей относительно его местонахождения?
Нина убрала за ухо прядь волос.
— Родители Юлии живут в Сёдерманланде, на ферме близ Катринехольма. Они иногда забирали к себе Александра, но сейчас его там нет. Я разговаривала с ними вчера…
— Родители Юлии были первыми, кто заявил о пропаже ребенка, — сказал К.
Нина, оцепенев, застыла в кресле.
— Отец Давида умер много лет назад, а его мать живет в доме престарелых. Я с ней не разговаривала, но сомневаюсь, что мальчик у нее. Юлия практически не общалась с соседями и с мамочками в детском саду, но я полагаю, что в ту ночь он был у кого-то из них…
— Всю прошлую неделю мальчик не ходил в сад. Никто не видел его с прошлой пятницы — ни воспитательницы, ни другие родители.
«Это самое худшее из всего, что произошло. Как вообще могло до такого дойти?»
— И что… что, по-твоему, могло случиться?
— У Линдхольмов был счастливый брак?
Нина опустила глаза.
— Думаю, что его нельзя было назвать счастливым.
— То есть он был несчастлив настолько, что Юлия была готова уйти от мужа? Настолько, что она готовилась к отъезду?
— Этого я не знаю, — сказала Нина.
Инспектор подался вперед и внимательно посмотрел Нине в глаза.
— Она не могла где-нибудь спрятать ребенка? — спросил он. — Может быть, он жив, но где-то заперт?
Нина тяжело сглотнула и, отвернувшись, снова посмотрела в окно. «Могла ли Юлия это сделать? Могла она спрятать Александра, а потом прийти домой и застрелить Давида?»
— С момента убийства прошло уже тридцать часов, — сказал К. — Время уходит. Если у мальчика нет доступа к воде, то мы должны найти его в течение суток, в самом крайнем случае — в течение двух. Думаю, ты понимаешь, насколько серьезно положение.
Сквозняк из-под двери заставил Нину вздрогнуть.
— У Юлии есть летний домик, — сказала она. — Он в лесу близ Катринехольма. Она снимает его у соседей, знакомых родителей. Они, правда, редко там бывали. Давид считает, что там слишком мало удобств, но Юлия любит этот дом…
Она умолкла, поняв, что употребляет настоящее время.
Комиссар в это время принялся что-то записывать.
— Значит, она его снимает? Именно поэтому мы ничего не обнаружили
— В лесу, недалеко от Флоды, на полпути к Гранхеду, — ответила Нина. — Я могу нарисовать маршрут на карте…
Она взяла лист бумаги, набросала схему местности и изобразила путь к домику Юлии.
— Это место называется Бьёркбакен, — сказала она, — но указателя на дороге нет. С дороги домик не виден, почту доставляют в ящик, который находится во Флоде. Но там есть старый мильный камень, на нем написано, сколько миль осталось до церкви во Флоде. Пропустить этот указатель просто невозможно.
Она подвинула лист комиссару.
— Как часто она туда ездит?
Нина задумалась.
— Не знаю. В последние годы мы с ней очень редко виделись…
— Почему? — оживился К.
Нина поколебалась.
— Давид… — неопределенно сказала она. — Мы с ним не ладили.
— Почему?
Нина посмотрела на засохший цветок и вспомнила тот день, когда они впервые увидели Давида.
Он приехал читать лекцию в полицейскую академию, в джинсах, белой футболке и высоких ковбойских ботинках. Волосы торчали в разные стороны, щеки покрывала недельная щетина.
Нина вспомнила восторженное лицо преподавателя.
«Сегодня мы должны были заняться проблемами предупреждения преступлений, в частности преступлений на расовой почве, но поскольку у нас появилась возможность послушать Давида Линдхольма, то мы с радостью…»
В зал пришли и другие преподаватели, что было большой редкостью.
Давид сел на стол у доски, одна нога висела в воздухе, вторая твердо покоилась на полу. Он наклонился вперед, опершись рукой на бедро. Создалось впечатление раскованности и одновременно авторитетности.
Юлия прошелестела на ухо подруге:
«Ты только посмотри на него! В жизни он даже лучше, чем по телевизору…»
Это была самая лучшая лекция из всех, что они слышали за период обучения в академии. Давид говорил о переговорах с преступниками в экстремальных ситуациях, например, когда речь идет о спасении заложников. Он описывал ситуации и события, от которых у слушателей отвисали челюсти. Давид легко переходил от неподражаемой серьезности к искренним шуткам. У него была неотразимая белозубая улыбка, и к тому же он сразу обратил внимание на Юлию. Нина видела, что, отпуская очередную шутку, он неизменно смотрел на нее, а один раз даже подмигнул ей, вогнав девушку в краску.
Потом преподаватели и слушатели окружили знаменитого лектора. Он смеялся и шутил, но, когда Нина и Юлия собрались уходить, извинился и, прервав беседу, нагнал их.
«Вы — надежда и будущее Швеции, — сказал он. — Когда вы вступите в ряды полиции, эти молокососы будут вставать в очередь, требуя, чтобы их арестовали первыми…»
Он притворялся, что обращается к ним обеим, но смотрел все время на Юлию.
Юлия улыбалась в ответ чарующей улыбкой. Глаза ее блестели.
Нина до сих пор помнит испытанный ею укол ревности.