Позволь ей уйти

Монакова Юлия

— А ты действительно хочешь узнать меня поближе? — испытывающе спросила она.

— Почему нет? — он пожал плечами. — Можешь не верить, но ты мне правда нравишься.

Она едва сдержала улыбку.

— Не очень-то верится… но, пожалуй, я всё-таки соглашусь. Просто потому, что… Питер!

=34

Таганрог, 2007 год

Пашка подъехал ко Дворцу культуры, специально рассчитав время так, чтобы очередное занятие кружка

как раз закончилось. Разговаривать с Хрусталёвой при всех было неудобно, поэтому он намеревался подождать её у входа и побеседовать с глазу на глаз.

Спрятавшись за одной из десяти массивных белых колонн, он пристально наблюдал за дверями ДК, выискивая взглядом знакомую фигуру с царственной осанкой, и так увлёкся, что не заметил, как засекли его самого.

— Ой, Паша!.. — услышал он изумлённый возглас за своей спиной и, обернувшись, увидел рыжеволосую Машеньку — одну из немногих юных балерин, которые были настроены к нему доброжелательно.

— Привет, — буркнул он, невольно конфузясь, точно его поймали на месте преступления.

— А ты что здесь делаешь? Почему на занятия не приходишь? Ты заболел? Тебя не хватает, правда, — защебетала она, явно искренне радуясь встрече. Пашка расслабился и оттаял, улыбнувшись в ответ.

— Да так… дела неотложные были, — неопределённо отозвался он.

— Мы все по тебе скучаем! — горячо заверила Машенька, и это растрогало его чуть ли не до слёз.

— Кстати, знаешь новость? — её глаза вспыхнули. — Любка ведь ушла из кружка. Совсем! Вернее, её мать забрала, Любка-то уходить не хотела, упиралась и рыдала…

— А почему забрала? — спросил он как можно небрежнее.

— Да они с Ксенией Андреевной поругались. Я и сама точно не знаю, почему именно, но вообще мамаша вопила на весь ДК! На самом деле, даже хорошо, что Любка больше не будет сюда ходить, — понизив голос, доверительно поделилась Машенька. — Она противная очень, вредная и завистливая. И постоянно сплетничает! Достала…

В этот момент в дверях наконец-то показалась Хрусталёва. Увидев её, Пашка весь подобрался и, кажется, даже слегка покраснел.

— Ладно, Маш… я пойду. Мне с Ксенией Андреевной нужно поговорить по очень важному делу. Без посторонних, — добавил он многозначительно.

— Хорошо, — понимающе закивала Машенька, — я не буду вам мешать, но ведь мы ещё увидимся? Ты придёшь в кружок снова?

— Не знаю… нет… да. Наверное, — сдался он. — Посмотрим. Пока!

Заметив своего непутёвого воспитанника, Хрусталёва как будто не слишком удивилась — словно давно ожидала его появления, ни секунды не сомневаясь, что рано или поздно он всё-таки приползёт с повинной.

— Полагаю, нам с тобой многое нужно серьёзно обсудить, Паша, — усмехнулась она. — Поехали ко мне домой, там и поговорим спокойно.

— Я

не могу… мне нельзя надолго задерживаться, — замялся Пашка. — В детдом надо до ужина вернуться, а то влетит.

— Ну, ужином я тебя, положим, и сама накормлю. А в остальном… Просто позвоню Высоцкой и предупрежу, что ты у меня. Думаю, она не станет возражать.

Ещё бы!.. Да Хрусталёва, пожалуй, была единственным человеком в этом мире, с кем директриса отпустила бы Пашку куда угодно в любое время суток.

— Ладно, — сдался он, — давайте к вам.

Квартира пожилой балерины напоминала музей. Пашка завис с открытым ртом уже в прихожей, а в комнате и вовсе потерял дар речи.

Всюду — какие-то картины в рамах, старинная причудливая мебель, ковры и вазы… И фотографии, фотографии, фотографии, множество чёрно-белых фотографий на стенах, а также афиши каких-то старых спектаклей, на каждой из которых крупными буквами была напечатана фамилия Ксении Андреевны.

Пашка надолго задержался возле снимка, запечатлевшего молодую и прекрасную женщину с короной из белоснежных перьев на голове.

— Такая красивая… — невольно вырвалось у него.

— Это я в роли Одетты в “Лебедином озере”, — сообщила Хрусталёва, остановившись рядом. Пашка перевёл на неё недоверчивый взгляд. Вот эта вот красавица-лебедь — Ксения Андреевна?! Да быть такого не может…

— Да, я немножко изменилась с тех пор, — грустно заметила балерина, правильно расшифровав выражение его лица. — Как-никак, уже почти сорок лет прошло. Впрочем, не будем хандрить и меланхолить… Ступай в ванную мыть руки.

Пашку очень смущало, что Хрусталёва позвала его ужинать не в кухне, по-простому, а в комнате — за накрытым чистейшей льняной скатертью овальным столом. Он ужасно боялся капнуть супом на кипенно-белую ткань, кусок застревал у него в горле, а хлеб крошился в руках. Вкуса еды бедняга совершенно не чувствовал; он даже с трудом вспомнил бы, чем его в принципе угощали.

Наконец пытка ужином была закончена, и Пашка с огромным облегчением пересел из-за стола на диван. Хрусталёва опустилась в кресло напротив: настало время душеспасительных бесед. Пашка сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду, и приготовился к моральной экзекуции.

=35

Однако вместо того, чтобы ругать его, Хрусталёва вдруг мягко спросила:

— Что, дружок, балет тебе не очень нравится?

Пашка заёрзал на месте. Он ожидал упрёков, обвинений в неблагодарности, осуждения и порицания… Откровенный вопрос, заданный столь доверительным тоном, застал его врасплох.

— Ну, я пока… не очень разобрался, — дипломатично вывернулся он.

— Ещё бы. Где бы ты успел разобраться и когда, — усмехнулась она. — Полагаю, ты не видел ни одного спектакля даже в записи… Ну ничего, мы это поправим.