Позволь ей уйти

Монакова Юлия

— А зачем поправлять? Ну, если это не моё… то, может, и не надо? — с робкой надеждой поинтересовался он.

— Не твоё? — её губы искривила ироничная усмешка. — С такими-то данными? Да ты рождён для балета, и не смей со мной спорить, ты просто пока ничего в этом не понимаешь… Но когда-нибудь, очень хочется верить, ты вспомнишь вредную старуху и мысленно скажешь ей “спасибо”.

Пашка насупился. Похоже, безумная идея слепить из него великого танцовщика так и не оставила Хрусталёву.

— Жаль, что в этом году время

упущено, учёба уже началась… Но ничего, в следующем ты обязательно поступишь, я буду лично заниматься твоей подготовкой к поступлению.

Пашка совсем растерялся.

— К поступлению куда?

— В Москву, в хореографическую академию при Театре балета.

Сказать, что он обалдел — ничего не сказать.

— В Москву? Я?!

— Именно так.

“А как же Милка?” — подумал он, но вслух, понятное дело, сказал совсем другое:

— А если я не поступлю?

— Поступишь, — уверенно сказала она. — Во-первых, у тебя талант, а во-вторых… на случай всевозможных форс-мажоров… ректор академии — мой бывший муж. Мы с ним остались не в очень хороших отношениях, но уж в этой мелочи он мне точно не откажет. Так что поступишь, — заключила она, — это даже не обсуждается.

Пашка подавленно молчал. Его терзали самые противоречивые мысли и эмоции. С одной стороны, это же кайф — поехать в Москву, пусть и для того, чтобы учиться этому дурацкому балету, но в Москву же! В столицу! Мечта!.. А с другой стороны… ну как он бросит Милку? Как оставит её здесь одну? Они же не смогут друг без друга. Им нельзя разлучаться, никак нельзя…

— А у нас… в Таганроге… нет никаких хореографических академий? — спросил он неуверенно. — Ну, чтобы не пришлось так далеко ехать.

— Тебе нельзя тут оставаться, Паша, — убеждённо произнесла балерина. — У таких, как ты, здесь нет и не может быть будущего. Ты пропадёшь. Нет, нет… только столица. Только там ты сможешь вырваться из этого замкнутого круга. Но для того, чтобы вырваться, нам с тобой придётся работать, работать, работать до седьмого пота…

Пашка заметно поскучнел.

Хрусталёва встала, подошла к книжному шкафу и, пробежавшись кончиками пальцев по корешкам книг, выцепила откуда-то из середины увесистый томик в синей обложке.

— Вот. Это тебе от меня подарок — сказки и новеллы Гофмана.

Пашка недоумевающе вскинул на её глаза, совершенно потеряв нить беседы. При чём тут какой-то Гофман?!

— Открой-ка на двадцать пятой странице.

Он послушно раскрыл книгу и упёрся взглядом в название сказки: “Щелкунчик и мышиный король”.

— Я хочу показать тебе видеозапись прекрасного балета Петра Ильича Чайковского, — сообщила Хрусталёва. — Но ты гораздо лучше поймёшь его, зная текст, который лёг в основу либретто.*

Пашка скептически искривил губы и незаметно поморщился. Вот только Чайковского ему ещё и не хватало!

Между

тем Ксения Андреевна достала видеокассету и благосклонно кивнула Пашке:

— Читай вслух. С самого начала.

– “Двадцать четвёртого декабря детям советника медицины Шальб… Штальбаума весь день не разрешалось входить в проходную комнату…” — с покорной обречённостью забубнил Пашка.

— Не так. С чувством, с толком, с расстановкой, — покачала головой балерина.

“Двадцать четвёртого декабря детям советника медицины Штальбаума весь день не разрешалось входить в проходную комнату, а уж в смежную с ней гостиную их совсем не пускали. В спальне, прижавшись друг к другу, сидели в уголке Фриц и Мари. Уже совсем стемнело, и им было очень страшно, потому что в комнату не внесли лампы, как это и полагалось в сочельник. Фриц таинственным шёпотом сообщил сестрёнке (ей только что минуло семь лет), что с самого утра в запертых комнатах чем-то шуршали, шумели и тихонько постукивали. А недавно через прихожую прошмыгнул маленький тёмный человечек с большим ящиком под мышкой; но Фриц наверное знает, что это их крёстный, Дроссельмейер. Тогда Мари захлопала от радости в ладоши и воскликнула:

— Ах, что-то смастерил нам на этот раз крёстный?..”

Пашка не заметил, как Хрусталёва вставила кассету в видеомагнитофон и нажала на кнопку воспроизведения. Опомнился от звуков музыки — дирижёр взмахнул руками, и оркестр заиграл увертюру.

Сердце вдруг болезненно сжалось, превратившись в комок, и Пашку буквально затопило воспоминаниями… Он вспомнил вкус любимого лимонного пирога, который мама всегда готовила на Новый год, ощутил запах мандаринов и шоколадных конфет, увидел и почувствовал себя дома — под эту самую музыку из телевизора… Пашка жадно впился в экран глазами.

На сцене стемнело и пошёл снег, удивительно реалистичный — Пашка почти не видел снега в Таганроге, зимы на юге были грязные и слякотные, но этот выглядел совсем как настоящий. Между тем в доме Штальбаумов стали собираться разряженные в пух и прах гости, а потом вспыхнул яркий свет — и Пашка увидел роскошную сияющую ёлку, а также танцующих дам с кавалерами, среди которых радостно скакали девочки с куклами и мальчики с игрушечными сабельками. Пашка с удивлением осознал, что это действительно дети — очевидно, учащиеся балетной академии. Обычные мальчишки и девчонки, его ровесники, может чуть постарше. Как уверенно и ловко держались они на сцене! Как задорно и весело улыбались! Звуки чудесной музыки вызывали у него кучу мурашек, Пашка реально забыл, как дышать. На сцене находилось много мужчин, и в том, как они двигались, не было ничего смешного или нелепого, как представлялось ему раньше. Да, это было странно, необычно, но… очень красиво.

Когда первое действие закончилось, Хрусталёва остановила видеозапись.

— Остальное досмотрим завтра, сейчас и в самом деле уже поздно…

Околдованный, зачарованный Пашка чуть не застонал от досады. Вальс снежинок всё ещё стоял у него перед глазами: по сцене порхали балерины — лёгкие, невесомые в своих бело-голубых нарядах, словно зефирки, а в самом центре этой снежной вьюги оказались Мари и… нет, уже не уродливый Щелкунчик, а прекрасный Принц!