Позывной ’Грэй’

Дюран Хельга

Я запретил себе всё остальное, потрогав только лишь медно-рыжий локон волос. Я и так, будто бы влип, зачем привязывать себя к Дюпон, если я решил обменять её у берлессов на свою жизнь?

Но пока она у меня... Моя...

Мать Анны передаст Андре всё то, о чём они разговаривали, можно не сомневаться, а потом проест мужу всю плешь из-за дочурки. Её эмоции во время звонка не были поддельны, Сюзанна любит Анну. Возможно, после этого

Дюпон одумается? Мои угрозы только сильнее разозлили бы его, а к словам жены он может прислушаться.

Впрочем, насрать на Дюпона! Я не только из-за его грязных манипуляций позволил Анне позвонить домой. Я хотел расположить её к себе, дать ей понять, что я ей не враг. С той же целью я подобрал по пути к базе тело её подруги, чтобы Анна могла её похоронить.

Мне понравилось, как трогательно и тепло она отнеслась к Серёже, и взбесило её поведение по отношению к полковнику Грэю.

У меня есть неделя или две, чтобы пообщаться с девушкой. Этого будет достаточно, чтобы узнать о ней всё что угодно.

По прибытии на базу я решил всё же навестить Дашу и отдать ей подгон от Барсова. Мне доложили, чем Воронько занималась в моё отсутствие — заставляла Дюпон мыть туалеты. Серьёзно? От наглости Даши я просто охуел! Как и от покорности Анны. Насколько одна девушка была охреневшей, настолько же вторая бесхребетной.

Они были как небо и земля. Хитрая, уверенная в том, что ей сойдёт с рук всё, что угодно, Даша разозлила меня даже меньше, чем Анна, у которой совершенно нет гордости, как выяснилось, и чувства собственного достоинства. Это ещё раз подтверждало мою теорию о том, что Дюпон жалкая и никчёмная.

Вместо свидания я добавил Даше ещё три дня карцера. Зайду к ней утром и надаю пиздячек! Сейчас настроения нет. И конфеты, пожалуй, лишние. Перетопчется!

Когда Дюпон швырнула мне в лицо коробку, я почти поверил, что она способна на поступок. Но нет, я ошибся, через пару минут её порыв захлебнулся в её же слезах. Пусть у Даши до жопы косяков, но она стоит ста таких вот фрогиек. Может быть, мне всё же стоило бы присмотреть Воронько на роль жены? У нас хотя бы дети будут истинными патриотами. Смелыми, непоколебимыми гражданами, с чёткой позицией, кто они, и зачем.

На гражданке, где не треба воевать, Даша бы успокоилась. Да я бы и не спорил с ней. Из-за чего спорить с женой в миру? Котлеты или гуляш, синие обои или жёлтые? Смешно ей-богу!

Мне понравилось кошмарить Анну. Что у неё в голове, господи? Каша-малаша! Какая же она дура! Впрочем, как и все из антиберлесского альянса. А ещё кижанкой себя возомнила! Аж противно! От кижанки у неё акцент, от берлессов имя. Больше ни хуя!

Уже оставшись наедине с собой, я почувствовал укол совести. Чем я занимаюсь? Тираню двух сопливых девчонок? На хуя? Что я пытаюсь им доказать? Мои потуги имели бы

смысл, будь мы на гражданке, но мы на войне, а здесь очень мало по-настоящему важных вещей и моя возня с девчонками не входила в этот узкий круг ценного.

Мне стало жалко Аню. Неприкаянная она какая-то. Сама не знает, чего хочет. Ни родины, ни флага. Красота — это всё, что меня зацепило в ней. Снаружи ранимая, нежная, хрупкая девушка, а внутри ничего целостного — труха.

Утром я проверил, готовы ли могила и крестик для бриминки, и пошёл к Даше. Она обрадовалась, увидев меня. Прилипла к решётке, в надежде, что я открою дверь, зайду в карцер или выпущу её, но я не открыл.

Очень хотел зайти. Соскучился.

Опасался, что поведусь на Дашины красивые глаза и трахну её! Я был голоден. Хотел её, пиздец!

Мне тяжело было держать себя в руках, но я собрался.

— Как дела, Даша?

— Никак. Может, мне положена амнистия?

Она эротично облизнула свои губки, и у меня встал! Дашка знала, что имеет власть надо мной. И я знал, что она это знала.

— Не положена! Зачем ты заставила Дюпон мыть туалеты? Думала, я не узнаю?

— А чё такого? Пусть работает. Почему эта жаба должна сидеть на всём готовеньком?

— Я наказывал только тебя.

— Ты же знаешь, что мне западло парашу трогать? Мало тебе, что я сижу взаперти? Думаешь, этого недостаточно? Почему ты так суров со мной?

— Потому что с близких двойной спрос, Даша! Я удвоил тебе срок за самоуправство.

Даша ничего не ответила, но по её раздувающимся ноздрям я определил степень её внутреннего кипения. Я просунул руку через решётку и погладил девушку по щеке. Она зарумянилась и часто задышала, реагируя на ласку. Потом я схватил её за волосы и прижал лицом к решётке. Даша испуганно вскинула на меня свои чёрные глаза.

— Держись подальше от Дюпон! Иначе, я тебя выгоню! — тихо, почти шёпотом проговорил я. — А могу и повесить, Даша! Знаешь ведь, что могу?

Чмокнув её в губы, я ушёл, не оглядываясь, потому что знал, какая буря сейчас в карцере.

Анна ждала меня одетая и причёсанная. Стоило мне войти к ней в камеру, она поднялась с кровати, и сама подошла ко мне.

— Доброе утро, Аня!