Пpиключения Hиктошки
Шрифт:
— Ну... тогда на уколы перейдем.
— На уколы? — ужаснулся Вруша.
— Да ты не пугайся! Многие коротышки боятся уколов, но если к ним привыкнуть — ничего страшного в этом нет.
— Не хочу никаких уколов, — прошептал Вруша, побледнев.
«Надо бы ему имя сменить, — подумал Знайка, глядя на несчастного близнеца. — Только вот на что?»
— Я брата твоего научу тебе уколы ставить. Это только поначалу больно, а потом привыкаешь — даже чувствовать не будешь. Раз — и укололся, словно комарик укусил.
— Комарик?...
— Вот
— Как это? — рассмеялся Вруша. Ему вдруг стало очень весело, и он даже снова порозовел. — Быть такого не может, чтоб я не врал — или я не Вруша!
— С этого дня ты не Вруша. Ты... Матрос.
— Кто?
— Тебя теперь зовут Матрос. Понял?
— Пп... понял. Только почему Матрос?
— Как почему? Иди — полюбуйся на себя в зеркало!
Вруша подошел к зеркалу, висевшему в прихожей. И правда, он был похож на матроса. Брюки-клёш, тельняшка, бескозырка на голове, а на руке наколка — якорь и круглая надпись вокруг: «Муууууууууу».
— И брата твоего придется переименовать. Это всё потому ты врал, что тебя Врушей звали. Конечно! Брат — Правдюша, он говорит всегда правду, что же тебе остается? Ведь вы и так близнецы, нельзя же вам еще и называться одинаково! А раз ты назывался наоборот, то и делал, как назывался. Он всегда правду — ты всегда ложь. Теперь ты будешь Матрос.
— А брат как же? Так и останется Правдюшей?
— Нет. Брата тоже переименуем. Нечего ему тебя своей правдой смущать.
— Как же его назвать? — спросил Таблеткин.
— Назовем его Пионер.
— А что это такое — Пионер?
— Пионер? Да вот, читал я как-то в одной книжке, что есть такая страна, где живут пионеры. Кто они такие — я не совсем понял, в книжке об этом не говорилось. Там было только написано, что все они хорошие и всегда поступают хорошо. Ведь твой брат хорошо поступает?
— Ну еще бы. Лучше некуда. Это я все время вру, он-то всегда одну правду режет — всем пример!
— Ну вот и хорошо. Пусть твой брат вместо Правдюши будет Пионером.
— Матрос и Пионер, — сказал доктор. — А неплохо звучит!
— Да, неплохо, — согласился музыкант Рояль, разучивавший в это время на флейте какой-то марш. — Матрос и Пионер, Матрос и Пионер, Пионер и Матрос. Даже немного музыкально.
— И что же... я теперь и без таблеток врать никогда не буду?
— Конечно! Посуди сам: другие коротышки, кого не зовут Вруша — разве врут?
— Кажется, нет.
— Ну вот видишь! Разве Матрос может все время врать?
— Ну... иногда каждый из нас может слегка приврать, — заметил доктор Таблеткин.
— Это понятно! Иногда, как наш бывший Вруша выражается, закинуть вралинку — каждый может. Но с тех пор, как он стал Матросом, а его брат — Пионером, постоянная потребность к вранью у него исчезла. Ведь правда, Матрос?
— Что??
При слове «правда» бывший Вруша так и подскочил на стуле. В голове его всегда рождался целый рой
— Скажи нам по-честному. Тебе врать хочется?
— По-честному? — удивился новоявленный Матрос.
— Ну конечно, по-честному. Теперь-то ты не обязан врать, потому что тебя уже так не зовут.
Вруша-Матрос немного подумал.
— А знаете что? Не хочется. По-честному!
Знайкин метод подействовал. Это было просто чудо какое-то! Вруша перестал врать. Правдюша, правда, слегка поупрямился, прежде чем согласился переименоваться в Пионера. Но когда доктор Таблеткин обвинил его в наплевательском отношении к брату, застыдился и перечить не стал. И с тех пор Вруша больше не врал. И вралинок не подпускал.
Брат его, став Пионером, тоже изменился.
— А что, очень даже неплохо быть Пионером, — повторял он. — Очень неплохо.
Отпала надобность говорить всегда «одну только правду и ничего, кроме правды», и временами бывший Правдюша даже что-нибудь присочинял. От перемены имени у него развилось чувство юмора, и он стал над всеми подшучивать и прикалываться. Только коротышкам трудно было произносить это длинное слово Пионер, и они вскоре стали звать Правдюшу просто Пионом.
Глава двадцать девятая. Д'OМА.
Но всё это случилось только следующей весной, а теперь на дворе стоял сентябрь. Правда, после нескольких дней проливного дождя и ледянющего ветра, от которых многие малыши чуть не схватили воспаление легких, снова вернулось бабье лето. Скоро температура у Hиктошки спала, но Таблеткин пока не разрешал ему выходить на улицу. По правде сказать, Hиктошка и сам не хотел. Ему было хорошо дома. С ужасом вспоминал Hиктошка, как брел целыми неделями в одиночестве по полям и лесам, как мок от дождя и дрожал от ветра, как чуть не утонул в ледяной реке. Так хорошо было дома, и не верилось, что он решится когда-нибудь снова выйти на улицу, а уж тем более пойти за город, в лес.
Едва доктор разрешил читать, Hиктошка прямо-таки набросился на книги. Как же он по ним изголодался! В небольшой комнате светло и уютно. На полу бегония — ее давно не подрезали, и один вылезший выше всех лист закрыл пол-окна. Но в комнате все равно светло. Светло и тихо. Стукают маятником часы. Окна закрыты, со двора слабо доносятся крики коротышек и удары мяча. Hиктошка нежится в мягкой постели и глотает книги — одну за другой. Сказки, рассказы, приключения и снова сказки. Шофер Торопыга принес и положил ему под кровать две большие стопки. Когда устает читать — рассматривает картинки. Еще давно, до Знайки даже, в Цветограде установили закон: книгу разрешается печатать только в том случае, если хотя бы через каждые пять страниц в ней встречается большая картинка. А когда глаза начинали болеть и слезиться, Hиктошка выползал из-под одеяла и подходил к окну. Опершись локтями о подоконник, он стоял в своей желтой пижаме в коричневый горошек и смотрел на улицу.