Прах Энджелы. Воспоминания

Маккорт Фрэнк

Господи. Но Бог простит тебя, сын мой. Что-то еще случилось?

Не могу рассказать вам, отец.

Ты хотел бы исповедаться?

Я не могу. То, что я сделал, ужасно.

Бог прощает всех, кто раскаялся. Он ради нас отдал на смерть Единственного, Возлюбленного Своего Сына.

Не могу, отец. Не могу.

Но святому Франциску ты мог бы рассказать?

Он мне больше не помогает.

Но ты ведь любишь его?

Люблю. Мое имя - Фрэнсис.

Тогда расскажи ему. Мы тут с тобой посидим, и ты расскажи ему обо всем, что тебя беспокоит. А я посижу рядом и послушаю - для святого Франциска и Господа Нашего это просто еще одна пара ушей. Хорошо?

Я говорю со святым Франциском и рассказываю про Маргарет, Оливера,

Юджина, про отца, как он пел «Родди Маккорли» и не приносил денег домой, и ничего из Англии не прислал, про Терезу и зеленый диван, про ужасный мой грех на Карригоганнеле, и почему Германа Геринга не повесили, хотя он детей мучил, а их ботиночки разбросаны по концлагерю, и «Братья во Христе» закрыли дверь у меня перед носом, и не взяли меня в мининстранты, и мой младший брат Майкл шел по улице и клацал разбитым ботинком, и глаза у меня страшные, такой стыд, и брат-иезуит закрыл дверь у меня перед носом, и я дал маме пощечину, а у нее слезы.

Посиди пока тихонько, говорит отец Грегори, помолись немножко, хорошо?

Щекой я касаюсь его шершавой коричневой рясы - она пахнет мылом. Он смотрит на святого Франциска и на Дарохранительницу, кивает, и я думаю, он беседует с Господом Богом. Затем он просит меня встать на колени, дает отпущение грехов, велит помолиться, прочитав три раза «Радуйся, Мария», три «Отче Наш», три «Слава Отцу». Он говорит, что Бог прощает меня, и я должен простить себя - Бог любит меня, и я должен любить себя, потому что лишь когда любишь Бога в себе, ты способен любить тех, кого Он сотворил.

Но, отец, а Тереза Кармоди - в аду?

Нет, сын мой. Уверен, что на небе. Она страдала, как мученики в древние времена, и Бог свидетель, пострадала достаточно. Можешь не сомневаться, что сестры в больнице не позволили ей умереть без исповеди.

Отец, вы уверены?

Уверен, сын мой.

Он снова благословляет меня, просит молиться за него, и я счастливо семеню под дождем по улицам Лимерика, зная, что Тереза на небе и кашель у нее прошел.

Утро, понедельник, над вокзалом встает солнце. Вдоль платформы уложены связки газет и журналов. Мистер Маккэфри вместе с одним из ребят, Вилли Хэрольдом, перерезает бечевку, считает номера, ведет записи в амбарной книге. С утра пораньше надо доставить английские газеты и «Айриш Таймс», потом журналы. Мы пересчитываем газеты и помечаем, что куда отвезти.

Мистер Маккэфри садится за руль и остается в фургоне, пока мы с Вилли с кипами газет бежим в магазин и принимаем заказы на слеующий день – в амбарной книге потом надо прибавить или убавить. Доставив газеты, мы выгружаем в конторе журналы и на пятьдесят минут расходимся по домам завтракать.

Я возвращаюсь в контору, а там уже двое других ребят, Имон и Питер, сортируют журналы, пересчитывают и раскладывают по ящикам вдоль стены. Заказы поменьше развезет Джерри Хэлви на велосипеде, крупные доставят на фургоне. Мистер Маккэфри оставляет меня в конторе, чтобы я учился пересчитывать журналы и вести их учет в амбарной книге. Как только мистер Маккэфри уходит, Имон и Питер открывают ящик, в котором прячут сигаретные окурки, и начинают дымить. Они поверить не могут, что я не курю. С тобой, вообще, все в порядке?
– спрашивают они. Глаза больные? Или чахотка? Как можно встречаться с девушкой, если ты не куришь? Тут же сядешь в лужу. Вот, скажем, ты с девушкой гуляешь, говорит Питер, и она просит у тебя сигарету, а ты ей: я не курю, - ну и что? Сядешь в лужу. И как тогда заманишь ее в поле, малость потискать? А мой отец, говорит Имон, считает, что непьющим доверять нельзя. Если парень не пьет и не курит, говорит Питер, его, может, и девчонки не волнуют – от таких тошнит просто, и все.

Они смеются и от смеха кашляют, и чем сильней смеются, тем сильней кашляют и, в конце концов, хватаются друг за друга, лупят меж лопаток и утирают слезы. Наконец, они успокаиваются; мы разбираем английские

и американские журналы и разглядываем рекламу женского белья, лифчиков, трусов и длинных нейлоновых чулок. Имон листает американский журнал под названием «Смотри» с фотографиями японских девушек, которые поддерживают боевой дух солдат на чужбине, и говорит: мне надо в туалет. Он уходит, и Питер мне подмигивает: знаешь, что он там делает, а? Мистер Маккэфри, бывает, заводится – нечего заседать в туалете, черти чем занимаясь: тратите драгоценное время, за которое зарплату получаете, да еще подвергаете бессмертные свои души опасности. Он в открытую не скажет: хорош рукоблудить, - потому что нельзя обвинять человека в смертном грехе, когда ничего не докажешь. Бывает, он отправляется в туалет с досмотром, когда оттуда кто-то выходит, потом возвращается с грозным видом и говорит: заграничные журналы не читать! Пересчитали, по коробкам разложили - и все.

Имон приходит из туалета и туда отправляется Питер, прихватив американский журнал «Колиерс» с фотографиями участниц конкурса красоты. Знаешь, что он там делает? Ручонками. Пять раз на дню. Как поступит новый американский журнал с рекламой женского белья - уходит. Все ему мало. Без ведома мистера Маккэфри берет журналы домой, и кто знает, что он там ночью делает с этими журналами. Упади он замертво, тут же в ад провалился бы.

Я и сам хотел бы уйти в туалет после Питера, но не хочу, чтобы они сказали: смотрите-ка, новенький, первый день на работе, а уже рукам покоя не дает. Сигарет не курит, о нет, но рукоблудит вовсю.

Мистер Маккэфри, на фургоне развозивший газеты, возвращается и спрашивает, почему журналы еще не посчитаны, не связаны и не готовы к отправке. Мы не успели, отвечает Питер - новенького, Маккорта, учили что и как. А он, боже ты мой, слегка непонятлив – глаза-то болят у него – но мы спуску ему не давали, и теперь он ловчей управляется.

Джерри Хэлви, мальчик-посыльный, на этой неделе на работу не выйдет, потому что ему полагается отпуск, а его подружка Роуз возвращается домой из Англии, и он хочет побыть с ней. Я новенький, и мне придется вместо него колесить по Лимерику на велосипеде с большой металлической корзиной над передним колесом. Он учит меня держать равновесие с газетами и журналами в корзинке, чтобы велосипед вместе со мной не опрокинулся на дорогу, иначе по мне проедет грузовик, и буду я похож на кусок лососины. Он как-то видел солдата, по которому проехался военный грузовик - так вот, он и был похож на кусок лососины.

В субботу около полудня Джерри доставит последий заказ в привокзальный киоск «Изонс», и мы с ним как раз там и встретимся – я заберу велосипед, а он пойдет встречать Роуз. Мы стоим у ворот, ждем поезд, и он говорит мне, что не видел Роуз целый год. Она работала в одном пабе в Бристоле, и ему это вовсе не нравилось, потому что англичане вечно лапают ирландских девушек, лезут руками под юбки, или еще чего хуже творят, а те даже пикнуть бояться, чтобы с работы не вылететь. Все знают, что ирландские девушки никого к себе не подпускают, а девушки из Лимерика вообще на весь свет этим славятся, особенно если их ждет мужчина – не кто-нибудь, а сам Джерри Хэлви. Он по походке поймет, верна ли она ему. Если через год ты видишь, что походка у девчонки другая – не такая, как до отъезда - тогда ясно, что она там с англичанами, с этими грязными, озабоченными ублюдками, ничем хорошим не занималась.

Поезд дает гудок и подходит к станции. Джерри машет Роуз, которая идет к нам с дальнего конца перрона. Роуз улыбается во весь рот, а зубы у нее белые, и зеленое платье ей очень идет. Джерри останавливается, машет рукой, шепотом бормочет: ты глянь-ка, ну и походочка - сука, шлюха, уличная девка, потаскуха, мразь, - и убегает с вокзала. Роуз подходит ко мне. Рядом с тобой сейчас был Джерри Хэлви?

Да.

Куда это он?

Ой, он ушел.

Видела, что ушел. Куда он делся?

Не знаю. Не сказал. Просто убежал.